Проза. Поэзия. Поэтика. Избранные работы

Это поистине новое чудо… («Опять весна»); Чудесами в решете / Полна зима… («Зазимки»); Но чудо есть чудо и чудо есть бог… («Чудо»);

Ты больше чем просят, даешь… («Иней»); Себя и свой жребий подарком / Бесценным Твоим сознавать… («В больнице»); И что-то впереди еще есть… («Поездка») и мн. др.

Со всепроникающей идеей чуда можно в какой-то мере связать и склонность к преувеличениям и сгущениям в трактовке сюжетных совпадений. Они напоминают нам, среди прочего, о поэтике житийного жанра с его чудесами, влияние которого на ДЖ представляет собой интересный и еще недостаточно изученный вопрос. С другой стороны, высокая организованность и многослойность совпадений в ДЖ наводит, как уже говорилось, на мысль о предопределении

и о некотором высшем центре, координирующем индивидуальные судьбы друг с другом и с силовыми линиями истории. Идеи чуда и предопределения располагаются друг от друга не так уж далеко, и их близость особенно дает себя знать в этом романе. Связь этих понятий у Пастернака давно замечена критиками; по словам одного из них, «природа готова отступить от своих законов, чтобы обеспечить особый план существования для тех, кто, подобно Ларе и Живаго, олицетворяет поэтическое осознание исторического значения события» (Силбайорис 1965: 20).

Еще одну интерпретацию совпадений намечает К. Поморска (Поморска 1975: 80–81), по словам которой они «символически функционируют как знак или предсказание взаимной близости людей» (один из примеров: отношения Живаго, Тони и Ларисы на елке у Свентицких). Напрашивается гипотеза о связи данного принципа – перескока внутренней близости в физическую смежность – с известными «метонимическими» тенденциями поэтики Пастернака (см. ниже).

2. Что касается замаскированного тождества, то наиболее очевидна перекличка его с тематическими мотивами «тайны», «таинственности мира», «таинственности обыденного» и т. п., присутствие которых в поэтическом мироощущении Пастернака не нуждается в доказательствах. Природа, мир, тайник вселенной предстают в его поэзии как, среди прочего, способные к метаморфозам и трансвестициям:

Неузнаваемая сторона, / Хоть я и сутки только отсюда… («Опять весна»);

…и лес лопоухий / Шутом маскарадным одет… («Иней»); И вдруг она книга природы пишется заново / Ближайшею первой метелью… («Зима приближается»).

В природе и вещах могут неожиданно проступать черты иных эпох, иной жизни.

Так, в стихотворении 1944 г. «Ожившая фреска» герой посреди сталинградских руин испытывает чувство знакомости: Необъяснимый отпечаток / Привычности его преследовал… Свидетельства былых бомбежек / Казались сказочно знакомыми… Кого напоминало пламя / И выломанные паркетины…

и т. д., пока в его памяти не всплывает виденная в детстве фреска о подвигах св. Георгия, где По темной россыпи часовни / В такие ямы черти прыгали.

В другом стихотворении военных лет, «Старый парк», раненый узнает во временном госпитале друга детства, дом отцов, и видит его раздвоенным зрением: Голос нынешнею века / И виденья той поры / Уживаются с опекой / Терпеливой медсестры.

Сходный момент есть в ДЖ, в варыкинском дневнике доктора: «В этом месте парка следы прежней планировки исчезли под новой растительностью, все заполнившей. Теперь, зимой, когда все кругом помертвело и живое не закрывает умершего, занесенные снегом следы былого проступают яснее» (часть IX, гл. 2).