Пруссия без легенд

Бросавшийся в глаза современникам и потомкам подъем классической Пруссии (по Лубосу — только лишь один из многих) был известен своим милитаризмом. Пруссия была военным государством, более чем другие, должна была быть таковым, если она хотела из своих разрозненных земель сделать соединенное тело государства — и она должна была этого хотеть: здравый смысл требовал этого в ее положении. "У других государств есть армия. Пруссия — это армия, у которой есть государство", — писал Мирабо полунасмешливо, полуиспуганно в последние годы Фридриха Великого. Это соответствует истине, но также и не соответствует. Прусская армия никогда не "владела" прусским государством, она никогда не делала ни малейшей попытки править им или определять его политику. Она была наиболее дисциплинированной армией в мире. Военный путч в Пруссии всегда был делом немыслимым. С другой стороны, армия была наиважнейшим инструментом государства, его козырной картой и его любимицей. Для нее все происходило и она все приводила в движение, с ней все и поднималось, и падало. Это государство в действительности было "одержимо" не армией, но заботой об армии. И его политика (по тем временам очень современная и прогрессивная) в области финансов, экономики и населения служила в конечном плане его готовности к войне, а это означало: служила его армии.

Однако тем самым Пруссия лишь доводила до крайности то, что тогда было в Европе всеобщим лозунгом. Прусский милитаризм не был изолированным явлением: с ним Пруссия 18-го века имела на своей стороне всеобщий дух времени. Он лишь вел за собой самые радикальные последствия из военной революции, которая происходила во всех крупных европейских государствах после Вестфальского мира.

Коротко говоря, революция состояла в национализации (огосударствлении) военного дела. Мы очень редко об этом задумываемся, но ведь до этого у европейских государств не было никаких армий — разве только королевская лейб-гвардия и народное ополчение. Армии были частными предприятиями, и когда они требовались государству, поскольку ему требовалось вести войну, то оно нанимало их — часто не имея возможности оплатить их услуги. Эта система, по которой велись все многочисленные войны 16-го и 17-го веков, включая Тридцатилетнюю войну, со временем не оправдала себя. Во время Тридцатилетней войны она даже привела к катастрофическим последствиям для вовлеченных в войну стран — ведь дисциплина часто нерегулярно оплачиваемых войск была слабой, и кроме того у них отсутствовало то, что сегодня называют логистикой: организованное и надежное обеспечение всем необходимым. (Армия Валленштайна в этом смысле представляла указывающее путь в будущее исключение, по крайней мере в свой начальный период существования). Они вынуждены были сами изыскивать пропитание в тех странах, в которых они сражались и располагались, или через которые проходили, они "опустошали" эти земли (отсюда происходит это выражение [25]

), и во время Тридцатилетней войны они сравнивали с землей целые местности.

После этой войны повсюду отвергли эту систему и впали в противоположную крайность. Войска, которые каждое мало-мальски уважаемое государство теперь приобретало себе раз и навсегда, получали теперь свое собственное, государственное обеспечение и не искали себе пропитания в стране, а маршировали от склада к складу (что сильно повлияло на их способности к маневрированию в войнах 18-го столетия) и подвергались самому безрассудному, варварскому муштрованию, какое когда-либо вынуждены были терпеть солдаты. Побои и наказание шпицрутенами в армиях 18-го века (и не только в прусской) внушают нынче ужас, когда мы о них читаем. Но следует посмотреть на дело и с другой стороны: то, что теперь солдаты были больше подвержены страданиям, означало, что гражданское население стало меньше страдать. Во времена недисциплинированных, необеспеченных наемных войск ведение войны было вечными пожарищами, грабежами, убийствами и насилием. Фридрих Великий мог заявлять, не слишком отдаляясь от истины: "Мирный бюргер совсем не должен замечать, когда нация сражается". И это говорилось, когда с окончания Тридцатилетней войны не прошло и ста лет.

В том, что Пруссия приняла участие в этой всеобщей европейской военной революции, и так же, как и Швеция, Франция, Испания, Австрия и Россия стала военным государством, не было ничего особенного. Особенное состояло в трех вещах: во-первых, в количестве прусской армии, во-вторых, в ее качестве, и в-третьих, в ее социальном составе.