Прусская невеста

Муханов-младший лет двадцать странствовал по России, раз в год напоминал о себе отцу открыткой с обратным адресом «Сибирь, до востребования», прежде чем вернулся навсегда в городок и прославился как создатель самых кособоких в мире гробов и самых ненадежных в мире лодок. В компании, собиравшейся вечерами в Красной столовой, он любил рассказать о загадочной стране, раскинувшейся за Уралом: о драгоценных камнях и золотых слитках, нарытых вручную в горах; о белых медведях и амурских тиграх; о беглых каторжниках, питавшихся человечиной и шедших на запад, ориентируясь на запах женского тела; о камчатских собаках, воротивших нос от красной икры; о бродягах, питавшихся исключительно одеколоном и кедровыми орехами; о гигантских реках, по которым весной поднимались стада китов; о бескрайних лесах, скрывавших беглых крестьян со времен Ивана Грозного и Петра Великого…

– Может, и в Сибирь, – уклонился от прямого ответа Витька. – Там видно будет.

– Всем хочется улететь в страну Хорошая Жизнь, – сказала Буяниха. – А прилетишь, осмотришься и поймешь, что страна-то – Другая Жизнь, всего-то.

Наконец близняшки принесли все карты, какие только нашлись в доме: автомобильный атлас 1957 года выпуска и карту звездного неба.

– В самый раз, – сказал Муханов-младший. – Тебе ж по небу лететь, а не грузовиком править.

Подъехал Колька Урблюд на грузовике с компрессором на прицепе. Машина загрохотала. Через несколько минут зашевелились брезентовые складки оболочки, что вызвало радостное оживление среди провожающих. Когда наполненный воздухом шар, напоминавший печеное яблоко, приподнялся над травой, Урблюд на радостях откупорил бутылку водки. Выпили на посошок. Помогли Витьке забраться в корзину.

– Господи! – воскликнула Буяниха. – Да неужто полетит? Как во сне.

– А куда ему деваться? – удивился Муханов-младший. – Ты глянь, сколько народу собралось. Ему ничего другого не остается, как полететь. А, черт! Зараза!..

Проклятье было адресовано компрессору, который вдруг закашлял, зачихал, взревел и заглох.

Колька бросился к машине. Тотчас собрался консилиум знатоков, пришедший к неутешительному выводу: «зараза» работать больше не будет. Заспорили: искать другой компрессор или гнать в ремонт этот?

– Что так, что этак, – со вздохом сказал Урблюд. – Пока будем гонять туда-сюда, шар спустит.

Опять заспорили: спустит или не спустит?

– А может, дунем? – подал вдруг голос из корзины Витька.

Он обвел взглядом притихшую толпу и, зажмурившись, прокричал:

– Ребята! Давайте дунем! А? Нас вон сколько!

Колька Урблюд с сомнением покачал головой:

– Духу не хватит: народ-то мелкий.

– Хватит! хватит! – закричал плачуще Витька. – Ну, ребята! Кого чем обидел – простите! Не держите зла! Ведь насовсем улетаю! Дунемте! Духу хватит! хватит!

Урблюд со вздохом («Ну что с ним делать, с этим гадом?») взял резиновую трубку и дунул. Кто-то хихикнул. Колька обернулся, побагровел. И принялся дуть всерьез, пока его не оттащили в сторонку отлежаться.

И тогда народ кинулся к шлангам. Дула Буяниха, дула старуха Граммофониха и старуха Три Кошки, дул парикмахер По Имени Лев и председатель поссовета Кацнельсон по прозвищу Кальсоныч, дула Ванда Банда, женщина-геркулес, разрывавшая руками надвое живую кошку, и даже дед Муханов ради такого случая нехотя слез с крыши, откуда в подзорную трубу наблюдал за стадионом, и, впервые, наверное, в жизни вынув изо рта сигарету, набитую грузинским чаем, – дунул что было сил…

Шар разгладился, корзина оторвалась от земли.

– Руби! – закричал Фашист, срываясь на визг и размахивая костылем. – Ребята…

Но тут грянул давно ждавший своего часа паровой оркестр, обычно игравший на свадьбах, похоронах и футбольных матчах, и Витькин голосок утонул в реве труб и натруженных дутьем глоток. Урблюд перерезал последнюю веревку, корзина подпрыгнула, и шар стал стремительно набирать высоту – под восторженный лай собак, крики людей и негромкий плач Говнилы, оставшейся на земле доживать эту жизнь без Фашиста, отважно пустившегося в путешествие в бесчеловечных пустынях новой жизни…

Чарли Чаплин