Прыжок через быка

Это то древнее (еще из каменного века) божество, которое условно называют «Великой Богиней». Она же Мировое Древо. Судите сами: растет оно на границе между пленом (принудительным пребыванием Юрия Живаго у партизан) и свободой: «у выхода из лагеря и из леса», оно выделяется из всех деревьев сохранившейся листвой, оно растет на горке и тянется к самому небу, оно кормит птиц своими ягодами: «давала им грудь, как мамка младенцу». Это мифическая «Хозяйка зверей». Для Юрия Живаго это сама Жизнь, это Душа Мира, это Лара.

И вот Живаго слышит возле рябины песню:

«Доктор направлялся в лагерь. Близ поляны и горки, на которой росла рябина, считавшаяся пограничной вехой лагеря, он услышал озорной задорный голос Кубарихи, своей соперницы, как он в шутку звал лекариху-знахарку. Его конкурентка с крикливым подвизгиванием выводила что-то веселое, разухабистое, наверное, какие-то частушки. Ее слушали. Ее прерывали взрывы сочувственного смеха, мужского и женского. Потом всё смолкло. Все, наверное, разошлись.

Тогда Кубариха запела по-другому, про себя и вполголоса, считая себя в полном одиночестве. Остерегаясь оступиться в болото, Юрий Андреевич в потемках медленно пробирался по стежке, огибавшей топкую полянку перед рябиной, и остановился как вкопанный. Кубариха пела какую-то старинную русскую песню. Юрий Андреевич не знал ее. Может быть, это была ее импровизация?

Русская песня, как вода в запруде. Кажется, она остановилась и не движется. А на глубине она безостановочно вытекает из вешняков и спокойствие ее поверхности обманчиво. Всеми способами, повторениями, параллелизмами, она задерживает ход постепенно развивающегося содержания. У какого-то предела оно вдруг сразу открывается и разом поражает нас. Сдерживающая себя, властвующая над собою тоскующая сила выражает себя так. Это безумная попытка словами остановить время.

Кубариха наполовину пела, наполовину говорила:

Что бежал заюшка по белусвету,По белусвету да по белуснегу.Он бежал косой мимо рябины дерева,Он бежал косой, рябине плакался.У меня ль у зайца сердце робкое,Сердце робкое, захолончивое,Я робею, заяц, следу зверьего,

Следу зверьего, несыта волчья черева.Пожалей меня, рябинов куст,Что рябинов куст, краса рябина дерево.Ты не дай красы своей злому ворогу,Злому ворогу, злому ворону.Ты рассыпь красны ягоды горстью пу ветру,

Горстью по ветру, по белусвету, по белуснегу.Закати, закинь их на родиму сторону,В тот ли крайний дом с околицы.В то ли крайнее окно да в ту ли горницу,Там затворница укрывается,Милая моя, желанная.Ты скажи на ушко моей жалёнушке

Слово жаркое, горячее.Я томлюсь во плену, солдат ратничек,Скучно мне солдату на чужбинушке.А и вырвусь я из плена горького,Вырвусь к ягодке моей красавице».

Юрий Живаго воспринимает эту песню, которую Кубариха пела вовсе не для него, а для себя («считая себя в полном одиночестве»), как обращенную именно к нему. Кем обращенную? Хозяйкой зверей.