Прыжок над бездной

На Марсе братья с сотрудниками пересели в рейсовый звездолет. До Виргинии было больше месяца пути, и добрая треть рейсового времени тратилась в окрестностях солнечной системы, где сверхсветовые скорости, связанные с разрывом пространства, запрещались. Этот первый, досветовой этап, был самым интересным - звездолет облетал дальние планеты. На Уране и на Нептуне разрешалось выбраться наружу и побродить по древнему космическому льду обеих планет. Генрих, забывший счет своим посещениям дальних планет, с охотой играл роль экскурсовода. Курт с часок походил по Урану, еще меньше отдал нептуновым прогулкам, зато Корзунская резвилась. Она все взбиралась на холмы и катилась вниз, даже старалась скользить по гладким поверхностям, но мертвые льды держали крепко, по ним можно было катиться и бегать, но не скользить: коньки примерзали ко льду, она тут же падала, пытаясь оторвать от него ногу.

- Возьмите пример с Курта, Людмила, - советовал Генрих. - Он знает, что на морозе в двести градусов коэффициент скольжения почти равен нулю, и не думает бороться с этим непреложным фактом. Он мудро усвоил, что до возвращения на Землю нечего и думать о конькобежных развлечениях.

- Вы путаете мудрость с вялостью, - возражала Корзунская. - Ему просто лень восстать против скверных физических законов. Он раб, а не революционер науки! - И быстро сменив пренебрежение на лукавую мечтательность, добавляла: - А как бы хорошо потом похвалиться: я каталась на аммиачном льду, присыпанном кислородным снежком, при минус двухстах или двухстах тридцати, точно не помню, только было холодновато.

Она хохотала, Генрих улыбался. Так - со смехом - они бегали по планетному космодрому. Рой не выходил из каюты: ни Уран, ни Нептун его не интересовали, надо было изучить материалы, полученные от Боячека, - доклад Петра Кэссиди, командира "Протея", штурманский дневник, рассказы участников экспедиции - материалов было уже столько, что, показав на ленты и кристаллы с записями, Рой двумя словами мрачно охарактеризовал Генриху их содержание: "Голова пухнет!"

На Нептуне Санников учтиво попросил Роя о разрешении поговорить наедине. Рой все не мог привыкнуть к противоречию смущенно краснеющих щек, вежливых до униженности фраз и холодного, почти дерзкого взгляда. Парень нетривиален, все снова говорил себе Рой.

- Давайте договоримся, Курт, - предложил Рой. - Мы разговариваем друг с другом, не спрашивая разрешения. Прошу заходить ко мне в любое время.

Санников вскоре постучался к Рою.

- Прежде всего объясню, почему разговор наедине, - начал он. Собственно, против вашего брата у меня возражений нет. Но Людмила стала бы меня обрывать, она без этого не может. Она считает меня рабом науки.

- Следует считать, что такое обвинение ложно и вы вообще не раб науки? - уточнил Рой.

- Нет, почему же? Все верно. Вообще, замечу в скобках, Людмила редко ошибается в оценках, у нее дар схватывать существенное. И во мне она уловила главное мое свойство - не разрешаю себе отступаться от науки. При желании поиронизировать это можно квалифицировать и как научное рабство.

Санников сидел на диване пригнувшись, положив руки на колени. Гораздо проще было бы откинуться на спинку, закинуть ногу на ногу, сам Рой признавал только непринужденные позы, а юноша показывал, что скромен, смирен, почти смиренен. И он, похоже, искренне не сознавал, что сама его старательно культивируемая скромность - вызывающа, что нарочитая робость сходна с дерзостью. Рою захотелось подразнить Санникова.

- Вам нравится моя каюта, Курт? - Рой обвел рукой стены.

Санников непроизвольно повел головой вслед движению руки Роя. В его глазах засветилось удивление.

- Какие странные краски! Вы сами выбирали их?

Каюта мерцала безднами оттенков фиолетового цвета, в ней не было двух одинаковых участков: красно-фиолетовое сияние превращалось в золото-фиолетовое, золото-фиолетовое становилось зелено-фиолетовым - все было фиолетовым: и стены, и мебель, и потолок, и полы, - и все светилось по-иному, чем рядом, и ярко-фиолетовое погасало в сумрачно-фиолетовом.

- Я люблю фиолетовый цвет, Курт. В нем что-то увлекательно нездешнее, недаром ваш шеф назвал нас с братом мистикофизиками. Фиолетовость, по-моему, равнозначна таинственности. Я и попросил окрасить мою каюту в цвет, напоминающий, что великие тайны - типичность мира. Ведь фиолетовость - крайняя граница видимого спектра, она предвещает закат в невидимость.

- Нет, я реалист, - сказал юноша. - Мир, по-моему, очень прост, только мы не всегда понимаем его простоту. У нас не хватает фантазии на простое, мы нагромождаем сложности. Это от нашей собственной примитивности.

- Сложность от примитивности? Я правильно понял, Курт?