Прыжок в ледяное отчаяние

Обескураженный и смущенный, Саша торопился домой, чтобы с гордостью рассказать Люше (так он называл любимую жену Юлю-Юлюшу) о трогательном порыве своей студентки. Классика жанра — «профессор» в сонме влюбленных «курсисток». Какое повышение самооценки! Но, переступая порог дома, Саша знал, что не сможет рассказать этой «забавной истории» жене. И вовсе не потому, что не хочет будоражить ее ревность. Вернее, не только поэтому. Промучившись неделю, Шатов позвонил за советом Леньке.

— Она цепляется за тебя из карьерных соображений! К гадалке не ходи! А ты что, уши развесил и слюни пустил? Глупо. Плюнь! Или порекомендуй ее в какую-нибудь редакцию. Да хоть администратором для начала. Это, кстати, станет проверкой, если и в самом деле поверил ушлой «фам фаталь».

На следующий день после лекции, на которой Танечка вела себя абсолютно невозмутимо, будто вся история в дожде и ветре привиделась преподавателю «мастерства ведущего», Шатов окликнул ее, выходящую из аудитории.

— Госпожа Земцова! А вас я попрошу остаться! — Он, пытаясь скрыть смущение, копался в портфеле.

— Надеюсь, не для препровождения в пыточную камеру? — парировала Танечка. Студентки, замершие на пороге в нескрываемом любопытстве, захихикали.

— Нет. Для конструктивного диалога.

Танечка решительно закрыла дверь перед любопытными подругами.

— Я не хочу делать вид, Татьяна, что ничего не произошло. Слово не воробей… и… довольно цитат! Я ценю вашу искренность, но гораздо больше ценю ваш крепнущий профессионализм. И потому хочу порекомендовать вас главному редактору «Столицы ФМ». Им нужны корреспонденты. Новости там идут по сто раз в день, и вы можете рассчитывать на гонорары. Если, конечно, репортажи вы станете делать приемлемые. Деньги поначалу мизерные. Но все, как говорится, в ваших руках. Дерзайте!

Танечка долго молчала, изучая серый ковролин на полу. Потом подняла на Шатова яростные глаза, в которых стояли слезы:

— Вы хотите откупиться от моих чувств, составив мне протекцию? Спасибо. Забудем все! А корреспондентом лучше пристройте Бубнова Сеню. Он скоро с голоду в Москве вашей подохнет.

И решительно вышла…

…Час спустя, около хрущевки на окраине Москвы, где Танечка снимала квартиру с подругой, Александр неистово и грубо — так, как никогда не посмел бы обращаться с женой, то ли брал, то ли расправлялся с «любящей» студенткой на заднем сиденье своего автомонстра. Монстр с ужасом ухал, Танечка визжала и извивалась, а Шатов неистово «бичевал» искусительницу, которая властно и стремительно ворвалась в его жизнь, перекорежила ее, придала ей новый вкус, ритм, цвет. С того вечера он не мог отказаться от этой приторной горечи, от жара и совершенства юной плоти, от силы неизведанного доныне чувства. Они приезжали после занятий в съемную хрущевку любовницы, которая договаривалась с подругой-соседкой, чтоб та уходила гулять по средам с десяти до одиннадцати вечера. Это стало их временем. И именно по средам он вел любовную программу на радио. Словом, вся среда становилась Танечкиной, горячечной. Радийщики, подметив, что Шатов в последнее время вечно не в духе, с расспросами не лезли, но поговаривали, что кураж он потерял и «Письма…» придется отдать на откуп злорадствующей Золотовой.

Едва Александр вошел в редакторскую комнатку и поздоровался с пискнувшей «Добрый день» Верочкой, как в кармане завибрировал мобильный. Саша не успел сказать «Алло», как зычный, срывающийся на истерику голос режиссера Вальки Михайлова прокричал:

— Саш, необходима твоя помощь! Срочно! Беда с Викой. Викчи… нет! Вчера… — громкие лающие всхлипы оборвали его речь.

— Валь, да что такое? Что…

— Погибла Вика моя! Убили ее! Я уверен…

— Господи помилуй, — Шатов осел на Верочкин стул, с которого она вскочила, по-птичьи вытянув голову с рыжим хохолком.

— Я не могу… Не буду ничего рассказывать, только умоляю тебя. УМОЛЯЮ! — Михайлов крикнул так громко, что Верочка отпрыгнула от Шатова, которого пожирала до того подведенными глазками, в изумлении накренив птичью головку.

— Помоги со следователем, который тогда раскрыл покушение на тебя. Ну, что-то гадкое тогда у вас приключилось… — Михайлов не мог в таком состоянии подбирать корректные формулировки.

— Да… Валь, но дело происходило не в Москве, и следователь тот не московский… — мямлил растерянный Шатов.

— Неважно! Я оплачу! Мы с Толей все отдадим, чтоб наказать, уничтожить! — Михайлов снова зарыдал, на этот раз, видимо, прикрыв трубку. Через пару секунд, впрочем, закричал с новой силой:

— Тут нужен надежный, профессиональный человек. Эти толстоморды от полиции ни черта не желают делать! Они до сих пор не допросили Аникеева! А ты ведь понимаешь, ЧТО произошло?! Ты понимаешь?

Шатов плохо понимал, но предпочел промолчать.

— Хорошо-хорошо, Валюш. Я… просто в ужасе. Ты держись, я позвоню, я узнаю. Я с тобой.

— Спасибо, Саш, спасибо. Не могу принять это, понимаешь? Не могу это… — В трубке забили гудки.

— Что-то случилось с вашими близкими? — шепотом спросила Верочка, прижав руки к впалой грудке.

— Случилось. Не с близкими, но…