Прыжок во тьму

— И это вы называете помощью? Да этим самым вы часто компрометируете их в глазах других заключенных. Почему вы не предупреждаете людей, которых гестаповцы собираются арестовать? Вы могли бы многих спасти. Я уже говорил, что в Бероуне следили за нами несколько месяцев. Почему вы нас не предупредили? Ведь вам лично было известно, что я жил у Бенишков. Вы сидели возле переправы и делали вид, что ловите рыбу. Теперь-то я вас узнал, но тогда не подозревал, кто вы. У вас было много возможностей предупредить нас, но вы этого не сделали. А сделай вы это — оказали бы нам неоценимую помощь, уберегли бы от беды многих.

— И все же мы много помогали людям, старались сохранить им жизнь. Но иногда это не получалось.

— Если бы вы действительно помогали нам, не было бы того, что произошло.

— Я старался делать для ваших людей все, что в моих силах, все, что мне было доступно. Чего я только не делал для Виктора Сынека, но спасти его не смог.

— Как держались наши люди?

— Члены вашего руководства были мужественны. Но наша агентурная сеть была на высоте, поэтому они ничего не могли утаить от нас.

— Если вы хотите нам помогать, так помогите мне. Вы пошли бы на то, чтобы организовать мне побег? Могли бы сделать так, чтобы я ушел отсюда? Вы понимаете, что значило бы это для нас теперь, когда мне известны имена всех предателей? Помогите!

— Помогу, чем могу. Но что касается побега, то это возможно только при переброске в лагерь или при каких-нибудь других обстоятельствах, иначе все плохо кончится.

— А как вы думаете, что со мной сделают?

— Этого я пока не знаю. Запросили Берлин. Пока ты будешь находиться здесь, допрашивать тебя будет Зандер, а переводчиком буду я. Зандер не знает чешского языка. Сделаю для тебя все, что в моих силах. Буду сообщать тебе, что он знает, а чего не знает.

— Ну, посмотрим.

В ту пору чешские агенты гестапо стремились расположить к себе хотя бы некоторых заключенных, но продолжали работать на гестапо. Друг другу они не доверяли, следили один за другим. Меня, например, предупреждали: «Будь осторожен со Смолой, он — свинья». А Смола говорил: «Остерегайся этого парня, ни о чем с ним не говори. Тут никому нельзя верить. Взвешивай каждое слово». Притом и те, и другие обещали мне помочь. Я не возражал против этого. Если могут помочь, то пусть помогут. Посмотрим. Ранее все они, за малым исключением, были похожи друг на друга: грабили квартиры арестованных, избивали заключенных, убивали их. Теперь, когда близился конец войны, старались доказать свою «преданность» чешским патриотам, чтобы после войны заслужить помилования. Типичным представителем таких людей был Паненка. Он метко стрелял, и на его совести лежало не одно убийство. Не лучше остальных были Нергр и Смола. Они участвовали во всех зверских расправах, творимых в тюрьме, торговали часами, перстнями, драгоценностями, тканями. Денег у них было так много, что они не знали, куда их девать, и играли в карты на баснословные суммы. Особенно падки были они на валюту. Однажды, воспользовавшись подходящей минутой, сам Бём спросил у меня, не спрятал ли я где-нибудь доллары. Если бы, мол, у меня были доллары, то удалось бы что-нибудь для меня сделать.

Допросы продолжались днем и ночью. Ночью в большинстве случаев допрашивали прямо в Панкраце, иногда не давали возможности даже одеться и обуться. Приходилось полуодетым простаивать в декабре и январе по четыре — шесть часов на холодном каменном полу панкрацких коридоров. Во время таких продолжительных выстаиваний в уборную не пускали, я буквально окоченевал. Но еще хуже было то, что когда я возвращался в камеру, мне не во что было переодеться. Блюстители порядка видели состояние продрогшего человека; это давало им повод издеваться над ним. Такая «дрессировка», по их мнению, способствовала психологической подготовке к допросу.

В тюрьме многое зависело от надзирателей. Я разделил бы их на три группы. Первая группа — это садисты. Они намеренно выискивали предлог, чтобы бить и мучить. Ко второй группе можно отнести тех, кто выполнял свои обязанности, не проявляя особенного либерализма. И наконец, третья группа — надзиратели, которые старались нам помочь. Один из них рассказал мне, что раньше работал на пивоваренном заводе, он хорошо говорил по-чешски и оказывал мне всяческое содействие. Однажды я отрапортовал недостаточно быстро по-немецки начальнику тюрьмы Сапу, за что получил от него несколько оплеух. Через какое-то время ко мне в камеру зашел надзиратель, написал мне на клочке бумаги по-немецки текст рапорта и посоветовал его выучить.

— С начальником будь особенно осторожным. Он часто делает обход с собакой и любит ее натравливать на заключенных. Она-то уж тебя разделает под орех. Избегай любого конфликта с ним, — предупредил он.