Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы (Сочинения в 3 томах. Том 2)

После захода солнца тьма, казалось, налетала на нас с каждым порывом ветерка. Посреди обнесенной изгородями дорожки я увидел неподвижный, настороженный и словно одноногий силуэт Тамб Итама, а по другую сторону площадки что-то белое двигалось за столбами, поддерживающими крышу. Когда Джим в сопровождении Тамб Итама отправился делать вечерний обход, я один пошел к дому, но тут дорогу мне вдруг преградила девушка, которая, несомненно, ждала этого случая.

Трудно объяснить вам, чего именно хотела она от меня добиться. По-видимому, это было что-то простое — чрезвычайно простое и невыполнимое, — как, скажем, точное описание формы облака. Она хотела получить от меня уверение, подтверждение, объяснение, — не знаю, как назвать, — нет для этого имени.

Под выступом крыши было темно, и я видел только расплывчатые линии ее платья, бледный овал маленького лица, белые блестящие зубы. Когда она ко мне обращала свое лицо, я видел большие темные орбиты глаз, где, казалось, что-то двигалось, — такое движение чудится вам, когда вы смотрите на дно бесконечного, глубокого колодца. Что такое там движется? — спрашиваете вы себя. Какое-нибудь чудовище или лишь затерянные отблески вселенной?

Мне пришло в голову, — не улыбайтесь, — что она в своем неведении была более таинственна, чем сфинкс, предлагающий путникам ребяческие загадки. Ее увезли в Патюзан раньше, чем она прозрела. Здесь она выросла; она ничего не видела, ничего не знала. Я задаю себе вопрос, была ли она уверена в том, что существует, кроме Патюзана, что-то иное. Не постигаю, какое представление составилось у нее о внешнем мире: из обитателей его она знала только обманутую женщину и негодяя отчима. Ее возлюбленный также пришел к ней оттуда; но что будет с ней, если она вернется в тот непостижимый мир, который, казалось, всегда требовал назад свое достояние? Ее мать перед смертью предостерегала ее, рыдая.

Она крепко схватила меня за руку, но как только я остановился, быстро выпустила. Она была отважной и робкой, не боялась ничего, но ее удерживало глубокое неведение и отчужденность, — смелый человек, ощупью пробирающийся во мраке. Я принадлежал к тому неведомому миру, который в любой момент мог потребовать Джима как свою собственность. Я был посвящен в его тайны и намерения, облечен, быть может, властью! Кажется, она считала, что я одним словом своим могу вырвать Джима из ее объятий; я глубоко убежден, что она мучилась от предчувствий во время моих долгих бесед с Джимом; она переживала подлинную и невыносимую пытку, которая привела бы ее к решению меня убить, если бы ее душа была на это способна. Таково мое впечатление, и больше мне нечего вам сказать. Я был ошеломлен и удивлен. Она заставила меня ей верить, но не могу передать вам впечатление, какое произвел на меня этот быстрый, бурный шепот, мягкие страстные интонации, неожиданная пауза и умоляющий жест вытянутых белых рук. Руки упали, призрачная фигура покачнулась, как стебель на ветру, голова поникла. Нельзя было разглядеть черты ее лица, заглянуть в глаза. Два широких рукава взвились во тьме, словно раскрываемые крылья; она стояла молча, сжав голову руками.

ГЛАВА XXXIII

Я был глубоко растроган: юность, ее неведение, ее красота, напоминающая нежную силу полевого цветка, ее трогательные мольбы и беспомощность подействовали на меня почти так же сильно, как на нее действовал этот бессмысленный и понятный страх. Она боялась неизвестного, как боимся мы все, а ее неведение еще шире раздвигало границы этого неизвестного. Я являлся представителем неизвестного мира, который нимало не заботился о Джиме и в нем не нуждался. Я готов был поручиться за равнодушие плодоносной земли, если бы не вспомнил о том, что Джим также принадлежит к этому таинственному, неизвестному миру, породившему ее страхи, а представителем Джима я, во всяком случае, не был. Это заставило меня поколебаться. Безнадежно печальный шепот заставил меня заговорить.

Я стал протестовать и заявил, что приехал сюда, отнюдь не намереваясь увезти Джима.

Зачем же тогда я приехал? Она пошевельнулась и снова замерла неподвижно, словно мраморная статуя в ночи. Я постарался кратко объяснить: дружба, дела. Если есть у меня какое — нибудь желание, то, скорее, я хочу, чтобы он остался… 1 — Они всегда нас покидают, — прошептала она.

Скорбная мудрость из могилы, которую она украшала цветами, казалось, повеяла на нас в слабом вздохе… Ничто, сказал я, не может оторвать от нее Джима.

Таково теперь мое глубокое убеждение; в этом я был уверен и тогда. И убеждение мое окрепло, когда она прошептала, словно думая вслух:

— Он мне в этом клялся.

— Вы его просили? — осведомился я.

Она шагнула вперед.

— Никогда!

Она только просила его уйти. Это было в ту ночь, на берегу реки, после того как он убил человека, а она швырнула факел в воду, потому что он так на нее смотрел. Слишком много было света, а опасность тогда — миновала… ненадолго. Он сказал, что не оставит ее у Корнелиуса. Она настаивала, хотела, чтобы он ее оставил. Он ответил, что не в силах это сделать, дрожал, когда это говорил.