Псевдоним «Эльза»

– Нет, нет, это лишнее, – Маренн отрицательно покачала головой. – Лечение ещё только в самом начале. Пока всё идёт по плану. Но никаких резких движений делать нельзя. Я говорила, всё плавно, осторожно, мягко.

– Вот видишь, – не утерпела княжна Зина. – Я предупреждала тебя. А как ты сегодня спускалась по лестнице? Одна, меня отстранила, я сама пойду, я чуть с ума не сошла от страха…

– Через полтора месяца я жду вас у себя в Шарите на обследование, – напомнила Маренн, она старалась говорить спокойно, но голос от волнения всё-таки дрогнул.

– Фрау Сэтерлэнд, пора, – на трап вышел второй пилот. – Сейчас разрешат взлет. Да и в Берлине ждут. Уже сообщили по рации.

– Иду, конечно. Я не прощаюсь, я говорю – до встречи.

Маренн обняла Машу.

– Будьте молодцом, всё наладится, – ободрила её вполголоса.

Затем быстро поднялась на борт. В иллюминатор она видела, как Маша и Зина машут ей на прощание, Маша платком, а Зина вышитым шелковым шарфом. Маршал Маннергейм отдал честь. Потом все они сели в машину. Шофер дал задний ход, машина отъехала на край летного поля. Трап убрали. Самолёт тронулся с места, вырулил на взлётную полосу и, набрав скорость, оторвался от земли, взяв курс на Берлин.

* * *

Яркое мартовское солнце золотило заснеженные верхушки елей, отбрасывая на сверкающий снег длинные голубоватые тени. Крупные снежинки медленно колыхались в воздухе, опускаясь на пышный воротник шубы, на собранные в узел волосы, на мягкую шерсть собаки, слегка волнистую на загривке.

– Магда, неси палку! Неси палку!

Размахнувшись, Маша бросила еловую палку в снег. И Магда стремглав побежала за ней, забыв об искалеченной в детстве ноге.

– Неси мне, неси скорей!

Весело вертя хвостом, собака подбежала к хозяйке, положила палку около её ног.

– Молодец, молодец!

Маша присела на корточки, погладив Магду между ушей, поцеловала её в морду. Собака тоже лизнула хозяйку в нос.

– Как радостно смотреть на вас, фру Мария, как вы теперь отлично ходите, даже бегаете.

Сидя на санях, фермер Оле Паркос наблюдал, как Маша играет с собакой.

– Я вспоминаю, как вы болели, как трудно вам было, – вздохнул он. – Мы с Мартой вас жалели. Молились, чтобы операция прошла успешно. Вот Господь и снизошел к нашим молитвам. А большевики-то всё, выдохлись, со дня на день мирный договор подпишут, – добавил он не без скрытого злорадства, усмехнувшись в усы. – Как пошли-то весело в декабре, думали, проглотят нас, как пирожок к чаю, а не вышло – подавились пирожком-то. Ну, конечно, какую-то территорию они у нас оттяпают, Сталин иначе не отступится. Да пусть берут, – сдернув рукавицу, Оле махнул рукой. – Зато полностью подчинить нас и свое красное правительство посадить, которое они в Москве заготовили, не получилось у них, теперь локти, небось, кусают. А кусай не кусай, мы независимыми останемся, и будем жить, как нам заблагорассудится, а не как нам из Москвы укажут. Дорого это нам досталось, – Оле пыхнул трубкой, снова вздохнул, скулы напряглись, старый шрам на щеке стал заметнее. – Много парней наших полегло. Младшенький наш погиб на линии Маннергейма. Разорвало на куски. Старший-то рядом был, мы с матерью сказали ему, ты в один батальон с младшим определяйся, приглядишь за ним. Вроде так они и помогали друг дружке. А тут морозы ударили, тот ночью в дозоре стоял, а на рассвете большевики дьявольскую артподготовку начали. Вот и убили мальчика моего. Старший-то выскочил из землянки, а того уж и нет в живых. Когда хоронили, даже гроб открыть не позволили, целиком тела-то не было, по кускам собрали. Слышно было, как они, куски эти, в гробу перекатываются. Марта моя как слегла, месяц не вставала, все глаза выплакала, но потом – куда денешься, работать по дому надо, работы много, собралась с силами. Сейчас на старшего сынка вся надежа. Вот вернется с войны, женится, детишки пойдут, внучки, будет ей утешение. Слава богу, он хоть жив остался. А красных там полегло, на этой линии обороны, где он был – огромное множество. Говорят, их в атаку бросали не считая. И трупы потом никто не собирал, видать, не нужны никому, не ждет никто. А к вам, фру Мария, пока вас не было, ваша родственница приезжала, – неожиданно сообщил Оле. – Видать, ничего давно не знала о вас. Только от нас с Мартой узнала, что живы вы и в Хельсинки уехали лечиться. Переживала очень, что вас не застала. Просила привет передавать. Как-то звали ее? – Оле сдвинул брови над переносицей, вспоминая. – Вот память стариковская. После смерти сына совсем её отшибло. Ведь просила меня, запомните, скажите, нет, не помню… Екатерина? Елена? Тьфу, забыл, – Оле в сердцах ударил трубкой по колену. – Помнил, помнил – и забыл!

– Екатерина, – подсказала ему Маша. – Екатерина Опалева, наверное. Я встретила её в Хельсинки. Она рассказала, что останавливалась здесь у вас. Просила благодарить за гостеприимство.