Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Надо думать, ученые люди еще вернутся к испытаниям, выпавшим на долю Кении, и, анализируя уроки прошлого, объяснят, что же такое случилось в Рире и почему этот лагерь приковал к себе внимание людей во многих странах? Ведь были лагеря и побольше. Вся Кения, от Мандийских островов в Индийском океане до островов Магита на озере Виктория, была усеяна ими.

После ареста его перевели из полицейского участка в Тигони в концлагерь Тхика, куда свозили пленных партизан из Эмбу, Меру и Мвариги. Здесь его продержали шесть месяцев, и он думал уже, что сидеть ему в этом лагере до самого конца, но однажды холодным, пасмурным утром их затолкали в грузовики и отвезли на станцию. А потом поездом до Маньяни. Окна вагонов были затянуты колючей проволокой — выпрыгнуть и не помышляй. В Маньяни их встречали солдаты. На платформе заставили опуститься на корточки и сложить руки на затылке. Солдаты колотили их дубинками, подзадоривая друг друга: бей не жалей, мы не виноваты, что белый привез их сюда. Лагерь Маньяни был поделен на три сектора: «А», «В» и «С». Муго попал в сектор «С», для самых опасных преступников. Сектора в свою очередь делились на зоны, по десять бараков в каждой, по шестьсот заключенных в бараке.

Сначала Муго без передышки допрашивали, а потом вместе с несколькими другими заковали в цепи и перевели в лагерь Рира, в пустынной и необжитой глуши, почти у самого океана. Здесь никогда не шли дожди, ничего не росло — песок да скалы. Сюда попадали те, кто наотрез отказывался сотрудничать с властями до освобождения Кениаты, те, кто не отвечал на вопросы, кого невозможно было заставить работать.

Рира, как вскоре убедился Муго, был пострашнее Маньяни. Заключенных держали на голодном пайке: семь унций муки в день, восемь унций мяса в неделю.

В Рире Муго суждено было встретиться с Джоном Томпсоном.

Успехи Томпсона в лагере Яла были столь блистательны, что его перевели в Риру. Он и здесь навел порядок. В первую голову Томпсон занялся санитарным состоянием лагеря. Раньше, если заключенный подхватывал тиф, никто не мешал ему околевать, теперь больных отправляли в госпиталь… При прежнем начальнике охрана развлекалась, как умела: закапывали человека нагишом в горячий песок и оставляли на сутки. Томпсон все это запретил. Он собирал заключенных, увещевал их, напоминал о доме, о долге перед родными. Они могут вернуться к женам и детям — стоит лишь признаться, что они давали присягу. Томпсон ожидал от своего метода магических результатов, он оправдал себя в других лагерях: самые закоренелые упрямцы сдавались. И когда, по его мнению, заключенные «созрели», Томпсон стал вызывать их поодиночке в свой кабинет. Годы колониальной службы укрепили его в убеждении, что, имея дело с африканцами, следует взять себе за правило поступать неожиданно. Но здесь он столкнулся совсем с другими людьми. Они глядели на него и молчали. Через две недели терпение Томпсона готово было истощиться: рассказывая Марджери о своих делах, он доходил чуть не до истерики — это просто истуканы!

Муго попал к нему на третью неделю.

— Имя?

— Муго.

— Откуда родом?

— Из Табаи.

Томпсон вздохнул с облегчением: этот хоть не молчит. Что ж, хорошее начало. Стоит сознаться одному — другие последуют его примеру. Томпсон знал деревню Табаи, он дважды был в Рунгее районным комиссаром. В последний раз вместо убитого Робсона. Он завел с Муго непринужденную беседу. Какое оно красивое, Табаи, все утопает в зелени, какие там милые и приветливые люди. Потом спросил неожиданно:

— Сколько раз ты присягал своим?

— Ни разу.

Томпсон вскочил на ноги и забегал по комнате. Остановился против Муго, вгляделся в него, лицо показалось ему знакомым. Но все они похожи друг на друга, поди различи — маски какие-то, а не лица.

— Сколько раз ты давал присягу?

— Ни разу.

— Врешь! — заорал Томпсон, покрываясь испариной.

Муго было безразлично, что его ждет. Он находился на той грани отчаяния, когда человек уже не дорожит жизнью. Смерть так смерть. И чем скорее, тем лучше.

В кабинете было еще двое офицеров. Один из них что-то шепнул Томпсону на ухо. Он снова стал разглядывать черное лицо. И тут его осенило. Отослав Муго в барак, он погрузился в чтение его личного дела.

Надежды Томпсона не оправдались. Большинство заключенных по-прежнему молчало. Один лишь Муго хоть кое-как отвечал на вопросы. Впрочем, и он сказал немного. Но Томсон впился в Муго, как клещ. Вызывал ежедневно. У него было предчувствие, что Муго все-таки «расколется» раньше других. Он вымещал на нем досаду за все. Муго пороли на глазах у других заключенных. Иногда в приступе слепой ярости Томпсон выхватывал кнут из рук охранника и остервенело стегал его сам. Если бы Муго закричал, взмолился о пощаде, Томпсон, может быть, и сжалился. Но тот молчал, и Томпсону стало казаться, что весь лагерь смеется над ним, презирает за то, что он не может исторгнуть из Муго даже стона.