Психиатр

— Катрин, — тихонько позвала мать. — Мы твои родители. Мы принесли тебе одежду: белое платьице, которое ты любишь, твои туфли, книги…

Она и в самом деле приготовила для дочери маленький чемоданчик с одеждой, туалетными принадлежностями.

— Мы здесь, — поддержал отец, — посмотри на нас.

Слышала ли она? Девушка повернулась к ним и, увидев отца, который нежно держал ее руку в своей, вдруг резко ее отдернула с криком:

— Не прикасайтесь ко мне, не прикасайтесь!

— Но, Катрин, послушай, — увещевал тот. — Разве ты нас не узнаешь? Это я, твой отец.

— Ты мне не отец! — выкрикнула она. — И никогда им не будешь! Я отказываюсь от тебя навсегда! Ты разрушил мою жизнь. Именно из-за тебя я потеряла любимого. Я тебя ненавижу, ненавижу! И тебя, мама, я тоже ненавижу! Вы сделали все, чтобы Роберт узнал, что я родилась в семейке ничтожеств! Сейчас же уходите отсюда! Выйдите вон из моей комнаты, я больше никогда не хочу вас видеть!

Убитые горем родители решили не настаивать и покинули палату.

Глава 4

После того как прозвучали последние слова прощания, один из служащих похоронного бюро хотел было опустить крышку гроба, но тут мать покойной (полная, внешне довольно заурядная женщина в отличие от ее стройной и видной дочери) забилась в приступе истерики. Она кинулась на шестидесятилетнего служащего — достойного и безупречного работника ритуального зала — и принялась колотить его.

— Уйдите! Я приказываю вам уйти!

Сохраняя хладнокровие, тот почти не дрогнул под градом ударов. За сорок лет работы ему довелось немало повидать, и бурная реакция этой безутешной в своей скорби женщины его нисколько не удивила. Он уступил ей без всяких возражений.

Воспользовавшись молитвенной скамеечкой, женщина поднялась на возвышение и легла возле тела покойной.

Воздух зазвенел от криков:

— Вам придется похоронить меня вместе с дочкой! Я не позволю оставить ее одну! Я ее мать! Это моя единственная дочь, понимаете, о чем я говорю?

Присутствующие прекрасно ее понимали, среди близких родственников были те, кто крайне тяжело переживал случившееся. Некоторые, до сих пор не проронившие ни одной слезы, не в силах вынести столь горестного зрелища, заплакали. Женщины утыкались в плечи своих мужей, друзья семьи отводили взгляд или пытались скрыться в курительной, чтобы прийти в себя.

Одна дама, сын которой покончил с собой в прошлом году, отчаянно крепившаяся до этого момента, не выдержала и разрыдалась. Даже дети, такие беспечные, внезапно помрачнели, застыв неподвижно, как будто осознав всю трагичность происходящего.

Распорядитель траурной церемонии тайком взглянул на часы и нахмурил брови. Через десять минут в церкви должна начаться заупокойная служба, а потом сразу же последует другая. Мать покойной напрасно впадает в крайности. Время уже истекает. Он взглянул на своих коллег, для тех это послужило сигналом надеть головные уборы и перчатки.

Крики стихли. Женщина, казалось, обрела успокоение рядом с дочерью. Она не шевелилась в наивной уверенности, что своей неподвижностью вернет девушку к жизни.

Доктор Гибсон пришел с опозданием и еще не успел выразить свои соболезнования семье покойной. Остановившись в нескольких шагах от гроба, он с сочувствием смотрел на бедную женщину. Еще больше его печалил вид бывшей пациентки, провожаемой в последний путь. Осматривая ее всего лишь несколько дней назад, он констатировал полное выздоровление — это был один из тех редких случаев, когда у него складывалось впечатление, что лечение оказалось весьма успешным, — и выписал девушку из клиники. Увы, либо его диагноз оказался ошибочным, либо просто у нее случился неожиданный рецидив. В порыве отчаяния она повесилась на балконе своей квартиры. Перед тем как свести счеты с жизнью, она отправила письмо своему психиатру. Он обнаружил послание в то же утро, разбирая в клинике почту, пришедшую на его имя.

В данный момент он сжимал это письмо в кармане своей куртки. Доктор прочитал его дважды, и оно его настолько потрясло, что запомнилось почти дословно.