Психофильм русской революции

Носились слухи, что подходят знаменитые полки Добровольческой армии: Дроздовский и Корниловский. Киевляне хорошо знали Якутский полк Бредовского отряда, но он теперь был под Черниговом, взятым только три дня тому назад, 27 сентября. Один и тот же полк в немного сотен человек брал Царицын, Киев, Полтаву, Чернигов. Передавали, что этот полк теперь экстренно вызван и ждут его с часу на час.

Но не было заметно ни страха, ни даже излишнего волнения. Когда теперь взвешиваешь положение, то удивляешься, как спокойно переживали люди эти невероятные катастрофы. В жизни все это происходило гораздо проще, чем на сцене или в романах, которые потом будут описывать это время.

Было удивительно то, что еще мало понимали всю мерзость и грязь революции. Даже наша офицерская рота в эти тяжелые дни на привалах и в часы отдыха заводила разговоры, проникнутые керенщиной. Больше всего опасались, как бы не показаться монархистами и не запеть русского гимна.

Мимо нашей позиции продолжала катиться волна беженцев. Передавали, что видели среди уезжающих всех знакомых: профессоров, врачей, юристов, чиновников, людей свободных профессий и самых либеральных общественных деятелей. Только не было ни одного еврея. Их сердца тяготели к большевикам, и они оставались в городе.

Русский интеллигент даже и теперь, уходя от смерти и ограбления под защитой добровольческих штыков, не клеймил своих врагов и палачей, а изливал свою критику на распоряжения добровольческого командования и поминал лихом не революцию, а старый режим. Тем страннее было видеть этот почти поголовный отход всех тех, кто как-нибудь мог уйти от наступающего рая большевиков.

И подумать нельзя было высказать вслух сочувствие монархии в обществе офицеров нашей роты на привалах, когда мы под звуки канонады пили чай. Сейчас махали руками и говорили: «Что вы, что вы... только не монархия, не старый режим...».

Конечно, не признавалось и здесь никакого авторитета и все критиковалось. Сейчас нападали на генерала Драгомирова, и каждый считал своим приятным долгом лягнуть начальство. И чем дальше в тыл, тем больше. Лучшие идейные борцы и мстители гибли в боях, а благодушный интеллигент-керенец уходил в тыл и пускал фонтан словесных шрапнелей не в неприятеля, а в своих. Не слышалось критики и ругани по адресу большевиков. О них даже мало говорили.

Временно мы были вне сферы огня, и только несколько снарядов случайно разорвалось вправо от нас над рекой, вблизи шоссе.

Слободка встретила нас приветливо. Здесь ненавидели евреев и вместе с тем боялись их. За время добровольцев здесь уже громили их, и теперь они почти все скрылись в городе. Остались немногие.

Как и всегда, нас окружили жители, глядевшие на нас с любопытством и вопросительно. Они жаждали утешительного ответа: удержимся ли мы?

- Ну конечно! Это недоразумение. Конечно, большевиков отобьют! Ведь это только на один день они заняли Киев.

Но мы хорошо знали, что значит один день расправы большевиков. Там могли погибнуть тысячи невинных жертв.

К ночи бой усилился. Холодало. Устраиваться на ночлег в эту ночь было нельзя. Мы ежеминутно ждали боевых приказаний, и за мостами надо было следить зорко.

Когда стемнело, человек двадцать офицеров со штабом нашего отряда столпились в телефонной комнате. Это была небольшая клетушка в деревянной избе, во втором этаже, куда вела темная кривая лестница. У аппарата сидела барышня. Телефон еще работал с Дарницей, но с Киевом уже некоторое время переговоры не удавались.

Мы расположились кто как мог. Я сидел на полу у стенки, протянув ноги. Все были наготове, с винтовками в руках, и настроение духа было напряженное. Шли обычные разговоры, какие ведутся на постах у линии огня. О чем говорилось? По существу - ни о чем. Повторяли те же слухи и верили, что отобьют большевиков.

По телефону из Дарницы сообщили, что там спокойно. Но несколько позже, около 10 часов вечера, когда было очень темно и тускло горевшая лампа мрачно освещала берлогу, в которой мы ютились кучей на полу, в полусидячих позах, разыгрался довольно глупый инцидент.

Командир роты, охранявшей мосты, соединился с Дарницей, желая получить сведения о состоянии железнодорожного моста. Телефонистка вызвала станцию и с недоумением на лице чуть не выпустила трубку из рук:

- Кто у телефона?.. Что такое?..

Полковник, услышав тревогу в голосе телефонистки, поспешно взял трубку в руки:

- Кто говорит?

- Что нужно, товарищ?

«Черт знает что! Ведь невозможно, чтобы Дарница была в руках большевиков!»

- Кто у телефона?

- Комиссар... - потом глупый смех.

Шутка... в этот жуткий час!

Железнодорожники и телеграфисты оставались верны себе. Среди них трудно было найти порядочного и интеллигентного человека.

В Слободке все было тихо. До 11 часов ночи на улицах горело электричество. Движение из города почти замерло. За горами со стороны Никольских ворот и Арсенала по-прежнему слышались раскаты стрельбы. Очень мы боялись за Арсенал. Пока однако сведений о его измене, ожидавшейся с часу на час, не было.