Возвращение домой, на родину субъективной центрированности, почти всегда означает некоторое уменьшение привязанности к привычным целям, таким как богатство, собственность, престиж, положение и слава. Некоторые люди в этот момент просто бросают всё, отвергая мир и посвящая себя внутреннему исследованию. Иногда их критикуют за то, что они не вносят прямого вклада в благополучие общества, но в их защиту можно сказать, что они также причиняют меньше вреда, чем многие из тех, кто находится в гуще событий. В конечном счёте такие люди, бросающие привычную жизнь, возможно, вносят вклад в здоровье человеческого опыта. Однако немало и таких, кто продолжает выражать свою верность человеческому роду, тонким или очевидным образом становясь агентами перемен и вместе с другими людьми или группами устремляясь к воплощению того изменения сознания, которое, согласно всё более распространённому мнению, должно произойти, если наш вид хочет выжить и реализовать то, что ему суждено [Bugental, 1967a; 1970; 1971a; 1971b].
Когда мы осознаём свой субъективный взгляд, становится очевидно, какую значительную часть своей жизни мы тратим впустую — на борьбу с демонами, которых сами же создаём, которые являются продуктами нашей отчуждённости от собственного бытия и которых можно полностью победить, если мы перестанем питать свой страх и чувство антагонизма. Этот триумф становится не результатом битвы, а результатом раскрытия осознавания своей истинной природы, так что враг рассеивается в свете подлинного бытия. Грозная и неоспоримая истина состоит в том, что наши культурные институты — церковь, суды, правительство, школы и социальные организации — не справляются со своими задачами, не отвечая требованиям нашего времени. Все они в значительной степени основаны на нашем страхе и недоверии к собственной природе. Будучи отчуждёнными от самих себя, мы возводим защиты, ещё более разобщающие нас, а затем в итоге начинаем обманывать те самые институты, чтобы утвердить свою суверенную, бунтующую идентичность. Именно так клиент возводит стены, отгораживающие его от условий человеческого существования, после чего ему приходится выставлять дополнительные линии обороны, в то время как он снова и снова пытается обрести свободу.
Ощущение трагического в жизни
С точки зрения субъективной центрированности мы видим человеческую жизнь с ощущением трагичности. Уолш пишет: «Я смог увидеть, что моя прошедшая жизнь, жизни других и некоторые нормы общества и психиатрии были узко и трагически основаны на невежестве и страхе». Этот взгляд необязательно сопряжён с ощущением тщетности и безучастности, однако с большой вероятностью ведёт к позиции непривязанности в том смысле, что мы не покупаемся на искажения, которые он обнаруживает. Видя человеческий опыт таким образом, видя те огромные усилия, которые многие люди направляют на то, чтобы быть такими, какими, по их мнению, они должны быть; видя ту огромную заботу, которая почему-то проявляется по обе стороны и в гуще безнадёжности; видя тот огромный поток надежды и преданности, который в значительной части обречён в силу своей неосознанности, — невозможно не ощутить грусть.
Это не означает, что человек, в определённой степени обретший суверенитет, ощущает готовность стать новым Мессией — напротив, обычно присутствует общее ощущение скромности в свете огромных проблем, стоящих перед человеческими существами, и поразительных достижений прошлого. Единственный особый взгляд — это осознание существования абсолютно необходимого первого шага, который почти полностью игнорируется. До тех пор пока мужчины и женщины не примут собственную природу и полностью не осознают того, что являются авторами, а не жертвами своих судеб, все их усилия обречены на провал. До тех пор пока человеческие существа не начнут доверять себе и не будут основывать свои попытки обрести лучшую долю на антагонизме собственной природе, такие попытки не принесут своим творцам ничего, кроме борьбы. Такова трагедия ситуации человека.
Расширенное ощущение идентичности