ПСС. Том 02. Отрочество. Юность

Одна тетрадь была тетрадь правилъ, въ которой сдѣлалось много новыхъ подраздѣленій, другая тетрадь была безъ заглавія, это была новая филоссофія. Одна была приложеніе къ жизни, другая — отвлеченіе. Помню, что основаніе новой филоссофіи состояло въ томъ, что человѣкъ состоитъ изъ тѣла, чувствъ, разума и воли, но что сущность души человѣка есть воля, а не разумъ, что Декартъ, котораго я не читалъ тогда, напрасно сказалъ cogito ergo sum,[147] ибо онъ думалъ потому, что хотѣлъ думать, слѣдовательно, надо было сказать: volo, ergo sum.[148] На этомъ основаніи способности человѣка раздѣлялись на волю умственную, волю чувственную и волю тѣлѣсную. Изъ этаго вытекали цѣлыя системы. И помню радость, когда я въ согласіи выводовъ находилъ подтвержденіе гипотезы. Правила на томъ же основаніи подраздѣлялись на правила: 1) для развитія воли умственной, 2) воли чувственной, и 3) воли тѣлѣсной. Каждое изъ этихъ раздѣленій подраздѣлялось еще на а) правила въ отношеніи къ Богу, в) къ самому себѣ и с) къ ближнему. Пересматривая теперь эту сѣрую криво исписанную тетрадь правилъ, я нахожу въ ней забавно-наивныя и глупыя вещи для 16-ти лѣтняго мальчика; напримѣръ, тамъ есть правило: не лги никогда, ибо этимъ, ежели и выиграешь на время въ мнѣніи людей, потеряешь потомъ; или въ правилахъ для развитія воли умственной: занимаясь какимъ-нибудь [дѣломъ], устремляй на него всѣ свои силы. Но въ душѣ своей я нахожу вмѣстѣ съ тѣмъ трогательное воспоминаніе о томъ радостномъ чувствѣ, съ которымъ я открывалъ и записывалъ эти правила. Мнѣ казалось, что теперь ужъ, когда правило записано, я всегда [буду] сообразоваться съ нимъ. — Потомъ въ жизни я старался прилагать эти правила, выписывалъ изъ нихъ важнѣйшія и задавалъ себѣ, какъ урокъ, пріучаться къ нимъ. И много, много другихъ внутреннихъ движеній и переворотовъ произошло со мной въ это время; но къ чему разсказывать эту грустную по безплодности, закрытую моральную механику каждой души человѣческой. — Кромѣ того, въ это же лѣто я прочелъ Principes philosophiques

[149] Вейса и нѣсколько вещей Руссо и дѣлалъ на нихъ свои письменныя замѣчанія. Въ головѣ моей происходила горячечная усиленная работа. Никогда не забуду сильнаго и радостнаго впечатлѣнія и того презрѣнія къ людской лжи и любви къ правдѣ, которыя произвели на меня признанія Руссо. — «Такъ всѣ люди такіе же, какъ я, думалъ я съ наслажденіемъ: не я одинъ, такой уродъ, съ бездной гадкихъ качествъ родился на свѣтѣ. — Зачѣмъ же они всѣ лгутъ и притворяются, когда уже всѣ обличены этой книгой?» спрашивалъ я себя. И такъ сильно было въ то время мое стремленіе къ знанію, что я ужъ не признавалъ почти ни дурнаго ни хорошаго. Одно возможное добро мнѣ казалась искренность какъ въ дурномъ, такъ и въ хорошемъ. Разсужденіе Руссо о нравственныхъ преимуществахъ дикаго состоянія надъ цивилизованнымъ тоже пришлось мнѣ чрезвычайно по сердцу. Я какъ будто читалъ свои мысли и только кое-что мысленно прибавлялъ къ нимъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Одно было нехорошо. Не считая никого достойнымъ понимать мои умствованія, я никому не сообщалъ ихъ и все болѣе и болѣе разобщался и холодѣлъ ко всему семейству. Я не только не привязывалъ себя къ жизни новыми нитями любви, я понемногу разрывалъ тѣ, которыя существовали. Я думалъ, что мнѣ никого не нужно въ жизни. Впрочемъ, это не былъ эгоизмъ, это была неопытная гордость молодости. Ежели я хладѣлъ къ другимъ, то не потому, что бы я любилъ себя. Напротивъ, я все это время былъ недоволенъ собой, не любилъ себя. Одно, что мнѣ нравилось въ себѣ, это умъ, который доставлялъ мнѣ наслажденія. Но я любилъ ни себя, ни другихъ, а чувствовалъ въ себѣ силу любви и любилъ что то такъ, in's blaue hinein.[150]

Скоро однако эта потребность любви приняла болѣе положительное направленіе. —

Гл. 2. Троицынъ день.

Это было дней 10 послѣ нашего пріѣзда. Было чудесное весеннее утро, я совершенно забылъ про праздникъ — это вовсе меня не интересовало — и часовъ въ 6, разсуждая о чемъ-то, ходилъ по росистой еще крышѣ, когда меня поразили экипажи, выкаченные изъ сараевъ, на дворнѣ болѣе, чѣмъ обыкновенно, оживленное движеніе и яркіе, чистые, розовые, голубые и бѣлые цвѣта рубашекъ и платій, которые виднѣлись то около дворни, то около колодцевъ и закутъ. Несмотря на увлеченіе, съ которымъ я занимался умозрительными занятіями, я съ величайшимъ вниманіемъ слѣдилъ всегда за каждымъ женскимъ, особенно розовымъ, платьемъ, которое я замѣчалъ или около пруда или на лугу или въ саду передъ домомъ. Въ это утро я видѣлъ ихъ нѣсколько и на лугу и въ саду; онѣ нагибаясь собирали что-то. Тутъ только я вспомнилъ, что нынче Троицынъ день, и что папа вчера спрашивалъ, въ чемъ кто хочетъ ѣхать въ Церковь. Я спряталъ свою тетрадь и пошелъ въ садъ зачѣмъ-то; въ ту сторону, гдѣ много было сиреней. —

______________

КОММЕНТАРИИ

I.

ПЕРВЫЙ ПЛАН РОМАНА «ЧЕТЫРЕ ЭПОХИ РАЗВИТИЯ».