ПСС. Том 06. Казаки

Кирка, опершись обѣими руками на столъ, не опускалъ глазъ съ оживленнаго краснаго лица старика и, казалось, съ наслажденіемъ слушалъ его рѣчи. —

— Хочешь, чтобъ дѣвки любили, такъ будь молодецъ, шутникъ, а то вотъ и ходишь какъ ты, нелюбимой какой-то. А кажись бы тебѣ ли душенекъ не любить. Ни кривоногой, ни чахлой, ни рыжій, ни что. Эхъ, будь мнѣ твои годы, за мной бы всѣ дѣвки въ станицѣ бѣгали. Да только захочу, такъ теперь полюбитъ.

Кирка радостно посмѣивался. — Да что, дядя, вѣдь мнѣ кромѣ Марьянки, Богъ съ ними со всѣми съ дѣвками-то. Ужъ у насъ такъ въ породѣ, никого дѣвушниковъ нѣту. —

— Эхъ, дуракъ, дуракъ! ну любишь Марьянку, — вылучи времечко гдѣ одну застать, обними, скажи: мамочка, душечка, полюби меня, Машинька… Такъ то любятъ, а не то, какъ ногаецъ какой руки разставилъ, какъ бревна, да и ходишь дуракъ дуракомъ, сказалъ старикъ, передразнивая парня. — А то: жениться хочу, продолжалъ онъ тѣмъ же тономъ. Что тебѣ жениться? тебѣ гулять надо, ты будь казакъ молодецъ, а не мужикъ (и мужики женятся). А полюбилась дѣвка, люби, все одно. Что ты думаешь, что уставщикъ[60] съ тебя монетъ слупитъ да въ книжкѣ почитаетъ, такъ она тебя слаще любить будетъ? Все это фальшь, братокъ мой, не вѣрь. Съ женой хуже, чѣмъ съ душенькой жить. Какъ разъ постынетъ. У меня была Танчурка, такъ вторую недѣлю постыла да и съ солдатомъ сбѣжала, а къ душенькѣ 15 лѣтъ ходилъ, — приду, такъ и обнять ее какъ не знаю. Все это фальшь. Вонъ татары другой законъ держутъ: женъ сколько хочешь бери. Это я хвалю. — Это умно. Развѣ Богъ одну дѣвку на свѣтъ сотворилъ? Нѣтъ, ихъ вонъ сколько, и ребятъ много. Хорошіе ребята хорошихъ дѣвокъ и люби и народъ пойдетъ крупный. А то что, посмотришь теперь: мальчишка, соплякъ вотъ такой — онъ показалъ на аршинъ отъ земли, возьметъ дѣвку, красавицу славную, тоже говоритъ: я казакъ. Ну какой отъ него народъ будетъ? Вотъ и ростетъ эта мелкота. А въ наше время народъ крупный, сильный былъ. Отъ того, что проще люди жили. Что тебѣ жениться, дуракъ? Гуляй съ дѣвками, пей, вотъ те лучше жены. Пей! крикнулъ онъ, возвышая голосъ, передавая ему чапурку, и ожидая своей очереди. —

Въ это время старуха показалась въ двери, за которой она стояла, слушая рѣчи дяди Ерошки.

— Что брешешь на старости лѣтъ, сказала она сердито: Чѣмъ ребятъ добру учить, а ты что мому Кирушкѣ совѣтуешь? Старикъ какъ будто смутился на мгновеніе.

— Вишь, чортова вѣдьма, подслушала, сказалъ онъ шутливо. Лучше еще вина принеси, бабука, не скупись, а я твоего сына дурному не научу.

— То то ты ужъ и такъ пьянъ надулся, а еще просишь. Чѣмъ бы тебѣ дурныя рѣчи говорить, кабы ты добрый былъ, Кирушка тебѣ не чужой; ты бы долженъ пойти самъ къ эсаулу да дѣвку Кирушкѣ посватать. Ты все ему дядя, да и слова ты всякія хорошія знаешь, а не то пустое болтать. —

— Что жъ, я пойду, хоть сейчасъ пойду. Дѣдука Догадъ человѣкъ справедливый, онъ дѣвку отдастъ. Вѣрно отдастъ. Какъ не отдать? За такого молодца дѣвку не отдать? Такъ принеси же, баба, еще осьмушку, прибавилъ онъ, подмигивая и подавая пустую чапурку съ такимъ беззаботнымъ видомъ, какъ будто ужъ это было дѣло рѣшеное, что она подастъ ему еще вина. — А что ты насчетъ того сомнѣваешься, что я твоему сыну говорю, то напрасно, продолжалъ онъ, принимая разсудительный тонъ. Я твоего сына люблю. Я ему говорю, что ты съ дѣвкой сойдись по любви, тогда дѣвка сама сдѣлаетъ, что ей быть за тобой. Дѣвка — чортъ, она на своемъ поставитъ. — Какъ я Танчурку за себя хотѣлъ взять, такъ старики тоже не хотѣли, за то что я оміршился[61] и въ часовню не ходилъ, такъ Танчурка два мѣсяца плакала; говоритъ: либо за Ерошкой буду, либо изведусь. Такъ сами старики ужъ ко мнѣ засылать стали. Я твоего сына худу не научу, такъ то! Принеси, мамочка, осьмушку еще, а ужъ я завтра къ дѣдукѣ Догаду какъ передъ Богомъ пойду. — Старуха взяла чапурку и пошла за чихиремъ. —

Казаки разговаривали, выпили другую осьмуху, и дядя Ерошка, крестясь, почти пьяный всталъ съ скамейки.

— Спаси тебя Христосъ, бабука, сказалъ онъ: и сытъ и пьянъ! И затянувъ во все горло какую-то татарскую пѣсню, вышелъ на улицу. —

Проводивъ старика до воротъ, Кирка остановился и присѣлъ на завалинку. — Молодой казакъ былъ въ сильномъ волненіи. Глаза его огнемъ блестѣли изъ-подъ бѣлыхъ рѣсницъ, гибкая спина согнулась, руки оперлись на колѣна, онъ, безпрестанно прислушиваясь къ удаляющимся шагамъ старика и къ пѣснямъ съ площади, поворачивалъ то вправо, то влѣво свою красивую голову и, разводя руками, что то шепталъ про себя. Старуха, убравъ все въ избушкѣ, вышла къ воротамъ и долго внимательно смотрѣла на задумчивое лицо сына. Кирка сдѣлалъ видъ, какъ будто не замѣчаетъ ее, и только пересталъ разводить руками. Мать покачала на него головой и вздохнувъ отошла отъ забора. Кирка рѣшительно всталъ, обдернулъ черкеску и пошелъ по направленію къ площади.