ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

– А помнишь ты, – сказала она с задумчивой улыбкой, – как давно, давно, мы еще маленькие были, папенька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, и темно было, мы пришли и вдруг там стоит…

– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап или это мы во сне видели или рассказали.

– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…

– Вы помните, Соня? – спросил Nicolas.

– Нет, не помню, – робко отвечала Соня.

– Я ведь спрашивала про этого арапа у папà и мамà, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого не было. А ведь вот и ты помнишь.

– Как же, как теперь помню его зубы.

– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.[3520]

[Далее со слов: – А помнишь, как мы катали яйца в зале… кончая: Разговор шел теперь о сновидениях. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 4, гл. X.]

Наташа рассказывала, как она прежде часто летала во сне, а теперь редко.

– Ты как, на крыльях? – спросил Nicolas.

– Нет, так, ногами. Усилиться надо немножко ногами.

– Ну да, ну да, – улыбаясь говорил Nicolas.

– Вот так, – сказала быстрая Наташа, вскочив на диван стоя. Она выразила в лице усилие, протянула вперед руки и хотела полететь, но спрыгнула на землю. Соня и Nicolas смеялись.

– Нет, постой, не может быть, непременно полечу, – сказала Наташа. Но в это время Димлер начал играть. Наташа соскочила, опять взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В их углу было темно, но в большие окны падал на пол холодный, морозный свет месяца.

– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Nicolas и Соне, когда уже Димлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности, оставить или начать что-нибудь новое, – что когда этак вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете.

– Это метампсикоза, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и помнила историю египтян, [которые] верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.

– Твоя я знаю в кого пойдет душа.

– В кого?

– В лошадь?

–Да?

– А Сонина?

– Была кошка, а сделается собакой, шарло.[3521]

[Далее со слов: – Нет, знаешь, я не верю этому… кончая: …дурак, – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и заплакала. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 4, гл. X.]

Но тут же вскочила, поцеловала Петю и побежала навстречу наряженных: медведей, коз, турок, баринов, барыней, страшных и смешных. Дворовые с балалайкой ввалились в залу и начались песни, пляски, хороводы и подблюдные песни. Через полчаса в зале между другими наряженными появились еще: старая барыня в фижмах – Nicolas, ведьма – Димлер, гусар – Наташа, черкес – Соня и турчанка – Петя. Всё это было затеяно и устроено Наташей. Она и придумывала наряды и разрисовывала пробкой усы и брови. Она была теперь веселее и оживленнее, чем обыкновенно. После снисходительных удивлений, неузнаваний и похвал со стороны ненаряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому-нибудь. Nicolas, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек шесть наряженных, ехать к дядюшке, который[3522] только что уехал к себе. Через полчаса были готовы четыре тройки с колокольцами и бубенчиками и в неподвижном, морозном, пропитанном лунным светом воздухе, по не только скрипящему, но свистящему от двадцатипятиградусного мороза снегу, тройки с наряженными покатили[3523] к дядюшке.[3524]

–

[Далее со слов: Наташа первая дала тон того святочного веселья… кончая: Его не расслышали, но всё равно засмеялись. – близко к печатному тексту. T. II, ч. 4, гл. X.]

Бог знает, рад ли был[3525] дядюшка всему этому веселью – даже первое время он казался смущен и ненатурален, но те, кто приехали к нему, и не замечали этого. После плясок и песен начались гаданья. Nicolas снял свои фижмы и надел дядюшкин казакин, барышни оставались в своих костюмах, и всякий раз Nicolas надо было прежде вспомнить, что это Соня и Наташа, когда он смотрел на них с их пробкой начерченными усами и бровями. Особенно Соня поражала его и, к радости ее, он беспрестанно внимательно и любовно смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только, благодаря ее усам и бровям, узнал ее в первый раз. «Так вот она какая, а я-то дурак», думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную из-под усов улыбку, делающую ямочки на щеках, которые он не видал прежде.[3526]

После вынимания колец и петуха Анисья Федоровна предложила барышням пойти в амбар послушать. Амбар был около самого дома, и Анисья Федоровна говорила, что в амбаре верно всегда слышат, либо пересыпают, либо стучат, а раз голосом заговорили оттуда. Наташа[3527] сказала, что она боится.

Соня, смеясь, накинула себе на голову шубку и, улыбаясь, выглянула из-под нее.

– Вот я ничего не боюсь, сейчас пойду.