ПСС. Том 17. Произведения 1863, 1870, 1872-1879, 1884 гг.

8. Рукопись VIII, автограф, 4°, 2 лл. Начало: Далее набросок родословной схемы. Вторую страницу занимает родословная; в правом нижнем углу план, имеющий отношение к вариантам №№ 24 и 25 романа времен Петра I. На четвертой странице следующая запись, имеющая известную связь с «Труждающимися и обремененными», если отожествить Николая с Терентьем Николаевым или Васькой публикуемых художественных отрывков:

2 Апрѣля 1879. Цѣль стремленія русскаго человѣка <святой,> угодникъ Божій. Угодить Богу и быть прославленнымъ.

Менщиковъ жалокъ отъ нужды, домъ въ 300 т.

Николай,

мой герой, родился 23-мъ, крестный раскольникъ, другъ Докукина. Въ 42-мъ бѣжитъ изъ дома въ монастырь. Расколъ на обѣ стороны (не отколъ).

Ближе къ жизни искать (безпользы).

Спасенье — Дядя разбойникъ, въ монастырь православный.

Слова «Раскол на обе стороны, не откол» иллюстрированы рисунком Толстого разветвляющегося ствола.

Рукописи VI, VII и VIII полностью в настоящем издании не воспроизводятся.

—————

НОВЫЙ СУД В ЕГО ПРИЛОЖЕНИИ.

Летом 1872 года в Ясной поляне произошел несчастный случай: молодой бык из яснополянского стада забодал на смерть пастуха. Сам Толстой в это время находился в Самарской губернии, в новоприобретенном им степном имении; но когда он в начале сентября вернулся в Ясную поляну, то молодой судебный следователь, производивший следствие, взял с него подписку о невыезде, впредь до выяснения всех обстоятельств дела. Это неожиданное и незаслуженное, по его мнению, стеснение свободы крайне болезненно подействовало на Толстого. Не чувствуя себя ни в чем виноватым, он увидел в распоряжении судебного следователя проявление произвола и несправедливости со стороны нового, реформированного суда и пришел в состояние крайнего раздражения, которое и выразилось в написанных им по этому поводу письмах к гр. А. А. Толстой и к H. Н. Страхову. К первой он писал (18 сентября 1872 г.): «Нежданно, негаданно на меня обрушилось событие, изменившее всю мою жизнь. Молодой бык в Ясной поляне убил пастуха, и я под следствием, под арестом — не могу выходить из дома (всё это по произволу мальчика, называемого суд[ебным] следователем, и на днях должен обвиняться и защищаться в суде — перед кем? Страшно подумать, страшно вспомнить о всех мерзостях, которые мне делали, делают и будут делать. С седой бородой, с 6-ю детьми, с сознанием полезной и трудовой жизни, с твердой уверенностью, что я не могу быть виновным, с презрением, которого я не могу не иметь к судам новым, сколько я их видел, с одним желанием, чтобы меня оставили в покое, как я всех оставляю в покое, невыносимо жить в России, с страхом, что каждый мальчик, которому лицо мое не понравится, может заставить меня сидеть на лавке перед судом, а потом в остроге; но перестану злиться. Всю эту историю вы прочтете в печати. Я умру от злости, если не изолью ее, и пусть меня судят за то еще, что я высказал правду… Говорят, что законы дают securité.[1267] У нас напротив. Я устроил свою жизнь с наибольшей securité. Я довольствуюсь малым, ничего не ищу, не желаю, кроме спокойствия; я любим, уважаем народом; воры и те меня обходят; и я имею полную securité, но только не от законов».[1268]