ПСС. Том 72. Письма, 1899-1900

² В том же издании до конца фразы и следующие две фразы выпущены цензурой и заменены точками. Текст их: в глотании окрошки из вина и хлеба, которая должна представлять кровь и тело бога. Не говоря уже об иконах, чудесах, безнравственных рассказах библии, передаваемых как образцы поступков, так же как и об евангельских чудесах и обо всем безнравственном значении, которое придано евангельской истории. Ведь это всё равно, как если бы кто-нибудь составил из цикла русских былин с Добрыней, Дюком и др. с прибавлением к ним Еруслана Лазаревича цельное учение и преподавал бы его детям как разумную историю.

³ Добрыня Никитич — богатырь русского народного эпоса.

⁴ Дюк Степанович — приезжий богатырь киевского былинного цикла.

⁵ Еруслан Лазаревич — герой старинной русской сказки.

⁶

См. т. 31.

220. Ф. X. Граубергеру.

1899 г. Декабря 14? Москва.

Получилъ ваше письмо передъ моей болѣзнью и потому долго не отвѣчалъ вамъ. Не знаю самъ, какое чувство вызываетъ во мнѣ ваше изгнаніе: сожалѣніе или радость. Думаю, что для человѣка, живущаго христ[iанской] жизнью, измѣненіе внѣшнихъ условій безразлично. Помогай вамъ Богъ при перемѣнѣ условій не измѣнить главному: внутренней работѣ установленія отношенія съ Богомъ такъ, чтобы отношенія съ людьми были только послѣдствіями этой внутренней работы. Мысли Штауба¹ показались мнѣ мало интересными и, главное, послѣдствіями самаго обыкновеннаго заблужденія матерьялизма.

Любящій васъ Левъ Толстой.

На обороте: Посадъ Дубовка. Е. X. Граубергу.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Секретка. Датируется по машинной копии, хранящейся в AЧ, и почтовому штемпелю: «Москва, 16 декабря 1899». Впервые опубликовано в газете «День» 1913, № 302 от 7 ноября.

Федор Христофорович Граубергер (1857—1919) — из немецких колонистов Саратовской губернии. Был сначала народным учителем, потом садоводом. Единомышленник Толстого, страстный пропагандист, подвергавшийся за это преследованиям со стороны властей, В 1915—1916 гг. был привлечен за протест против мировой войны. Знаком с Толстым с 1895 г. См. М. Агеев, «Дубовские толстовцы» — «Жизнь для всех», 1913, 5; Вал. Булгаков, «Опомнитесь, люди-братья», изд. «Задруга», М. 1922 и письма 1898 г., т. 71.

Ответ на сообщение Граубергера о его высылке. Граубергер писал Толстому 9 ноября 1899 г. из посада Дубовки Саратовской губернии: «Три дня собирался написать вам о новом положении, в которое я попал, но положительно не могу удосужиться. Дело в том, что меня постановили враги Христа выслать из пределов Саратовской и Астраханской губерний. Через несколько часов я оставлю семью и друзей на-время, а может быть, навсегда. Поселяюсь пока в Донской области, недалеко от Дубовки (в тридцати верстах). Передайте привет всем моим знакомым и друзьям. Как бог мною распорядится, я не знаю, но одно теперь несомненно вижу, что нужно говорить истину, чтò я по мере моих сил и буду делать».

¹ Граубергер прислал Толстому копию письма к нему Богдана Ивановича Штауба (с. Балаково Самарской губ.). В письме критикуется произведение Толстого «О жизни». «Его точка зрения, — писал Граубергер 9 ноября, — хотя и ошибочна, но очень характерна для современного материализма. Мне было бы очень радостно, если бы Вы написали, чтò Вы думаете об этой критике. Стоило бы написать Вам автору письмо и указать его ошибки. Он ведь самородок и в учебных заведениях не учился, за исключением народной школы». Копия письма Штауба хранится в АТБ вместе с письмами Граубергера.

* 221. Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).

1899 г. Декабря 15. Москва.

Дорогой Алексѣй Францовичъ,

Простите, что такъ долго не отвѣчалъ на ваше интересное письмо. Сначала откладывалъ, будучи занятъ, а потомъ заболѣлъ и теперь еще очень слабъ.

Неудача жизни въ колоніи, о кот[орой] вы пишете, есть только показаніе того, что та форма ЖИЗНИ, кот[орая] была избрана колонистами для осуществленія ихъ духовныхъ требованій, не была adequate.¹ Если есть опредѣленное внутреннее содержаніе, то оно найдетъ себѣ соотвѣтствующую форму и большей частью безсознательно, т. е. тогда, когда не будешь думать о формѣ, и когда форма эта не опредѣляется словами. Передайте, пожалуйста, мою дружбу Кенворти² и попросите его быть снисходительнымъ ко мнѣ за то, что я, помнится, не отвѣтилъ на его послѣднее письмо. Много этому мѣшаетъ трудность для меня выраженія по англійски. Скажите ему, что я всегда съ любовью думаю о немъ и его дѣлѣ.

Насчетъ «Воскр[есенія]» и его перевода, простите меня, если я не исполню вашего желанія. Все это затѣянное мною денежное дѣло, въ кот[оромъ] я теперь раскаиваюсь, до такой степени было мнѣ мучительно тяжело, что теперь, когда оно окончено, я рѣшилъ уже больше ничего не дѣлать для него и вернуться вполнѣ къ моему прежнему отношенію къ моимъ писаніямъ, т. е., предоставивъ всѣмъ дѣлать съ ними, чтò кто хочетъ, самому не вмѣшиваться въ это дѣло.³