Птичий путь

– Он меня мучил, – шепотом призналась она, доверчиво повиснув на руке. – Делал уколы, допрашивал и расчесывал волосы…

– Чем расчесывал?

– Массажной щеткой. Он извращенец!

– Сейчас все будет хорошо, – заверил Корсаков. – Не надо вспоминать.

– Я не могу не вспоминать!.. Ты меня спас! И я так благодарна!

Крылья ее расправились, взлетели – показалось, обнять хотела, однако лишь опахнула ветром. Марат открыл дверцу машины, стал усаживать Роксану на заднее сиденье, и тут она увидела пирамиду над черным обелиском, просвечивающим сквозь сетку.

– Рука! – воскликнула и вдруг испуганно затрепетала. – Черная железная рука!..

И попыталась выйти – Марат насильно затолкал ее в салон, закрыл дверцу и прыгнул за руль. Если доктор и вывел ее из сумасшествия, то лишь отчасти – глаза вновь заблистали безумством.

– Это памятник, – объяснил он. – И не рука, а просто стела. Ну чего ты напугалась?

– Памятник?

Корсаков поехал к воротам.

– Самый обыкновенный, в честь образования технопарка.

– Почему над ним воздвигли пирамиду?

– Закрыли. До официального открытия. Ты же знаешь, памятники всегда прячут под ткань. А потом открывают.

Роксана вроде бы чуть успокоилась, но продолжала оглядываться.

– В канун конца света восстанет из земли третий знак, – вдруг словно процитировала она. – Черная железная рука. Изгои возведут над ней пирамиду и станут поклоняться как кумиру.

У Корсакова кожу на затылке свело от озноба.

– Кто это сказал?

– Не знаю…

Ворота открылись, стражник в черном козырнул, пропуская машину.

– Вот мы и на свободе, – облегченно вымолвил Марат, не чувствуя облегчения. – Теперь нас не достать.

– Никому не уйти от железной руки, – обреченно заключила Роксана, откинувшись затылком на спинку сиденья…

7

Суть управления материей состояла в согласовании ее вещественной и по современным понятиям будто бы нематериальной, то есть чувственной, составляющих.

Можно было достаточно легко сделать сплав металлов, находящихся даже в разных состояниях – смешать жидкую ртуть и твердое золото, растворить стекло в плавиковой кислоте, превратить мягкий графит в алмаз и даже сохранить жизнь в том, что убивает, к примеру семя при сверхнизких температурах. Сотворить можно было еще много всякого, чему человек научился у природы, однако же научился вслепую, копируя внешнюю среду или производимые естественные действия, не познав истинных принципов перевоплощения. Поэтому недостижимым по-прежнему считалось совместить, например, лед и пламень – это получалось разве что у поэтов. Примирение непримиримого относилось к области религиозной, животворящей и неожиданным образом очаровывало сознание так, что человек мог бесконечно долго смотреть только на две вещи – огонь и бегущую воду, которые и порождали смутные догадки о материальности или вещественности мысли.

Это неосознанное очарование огнем и водой, уже как категория чувственная, лежало в основе управления, как путь, как связующее звено между материями, однако несло за собой строгое табу, ибо представлялось покушением на промыслы божественные. За то, что люди умели делать в ветхие времена, силой одной только чувственной мысли – к примеру, управляя земным притяжением, передвигать непомерные тяжести, превращать воду в вино, а камни в хлеба, – в Средние века их объявляли колдунами, ведьмами и сжигали на кострах. А рядом продолжали твориться ежедневные чудеса природы, и какая-нибудь пчела перевоплощала негорючий мед в горючий воск, по выделению тепла не уступающий всем известным видам топлива, – но Разум уже навсегда зашел в тень божественного «провидения», как солнце заходит за луну. И началось затмение, пора самого мрачного невежества в истории человечества. Для познания мира оставался единственный разрешенный инквизицией инструмент – математика, строгая теория чисел, четко определяющая, что можно и что нельзя познать и уложить в формулу. Освещенный чувствами ум попал в кабалу цифры, и только поэтому, сколько бы он ни стремился совокупить небо и землю, овладеть двумя зримыми устрашающими стихиями и двумя незримыми – силами поля магнитных полюсов, – ничего, кроме молниеотвода и компаса, придумать не мог. У человека не получалось даже толком смешать воду и масло.

Средневековая инквизиция определила направление движения человеческой мысли на весь цивилизационный период.