Птица малая

– Я дал согласие и от лица Марка. И он умер. Я винил в его смерти Супаари, но виноват-то на самом деле был я сам. – Побледнев как плотно, содрогаясь всем телом, он смотрел на Джона, отыскивая в его глазах подтверждение казавшегося ему неизбежным вывода. Джон решительным образом отказывался следовать логике Эмилио, не желая признавать ничего, что могло бы лишь увеличить бремя вины, и так отягощавшее этого человека. Однако Сандос не знал жалости к себе: – Ну разве это не понятно, правда. Хаста’акала – это сделаться подобием ста’ака. Стать, видимо, и физически зависимым от кого-то более сильного. Он предложил нам стать хаста’акала. Он отвел меня в сад, показал мне этот плющ, но я не понял намек. Я думал, что он предлагает нам с Марком свое гостеприимство и покровительство. Я думал, что могу верить ему. Он попросил меня согласиться, и я согласился. Более того, я поблагодарил его.

– Вы просто неправильно поняли его. Эмилио, вы не могли знать…

– Мог! Я уже тогда знал все, что сейчас сказал вам. Я просто не подумал!

Джон начал протестовать, но Сандос не желал слушать его.

– И Марк умер. Христе Боже, Джон. O Господи.

– Эмилио, в этом нет вашей вины. Даже если бы вы поняли, что значит плющ, вы не могли знать, что они сделают с вашими руками, – проговорил Джон, обхватывая Эмилио за плечи, удерживая его от падения, опускаясь вместе с ним на колени. – Робишо, возможно, был уже болен. Не вы резали его руки, Эмилио. Не вы позволили ему истечь кровью.

– Ответственность лежит на мне.

– Ответственность и вина – вещи разные, – настаивал Джон.

Различие тонкое и не весьма утешительное, однако с учетом ситуации Джон Кандотти не мог сказать ничего лучшего лежавшему перед ним на земле человеку, на лице которого оставила свой тяжкий след застарелая бессонница, к которой теперь прибавилось свежее горе.

* * *

ДОЛЖНО БЫТЬ, ПЕРВЫЕ признаки кошмара достигли слуха Винченцо Джулиани во втором часу ночи через несколько дней. Отпустив Эдварда Бера на ночь, он задремал за книжкой в соседней с Сандосом комнате.

– Нам, старикам, долгого сна не требуется, – сказал он Беру. – Если вы вымотаетесь до такого же состояния, как и сам Эмилио, то ничем не сможете помочь ему.

Расположенный возле постели Сандоса бесхитростный монитор передавал звуки его сна в комнату Отца-генерала. И как молодой отец просыпается от малейшего нарушения сна младенца, Джулиани полностью проснулся в тот самый момент, когда дыхание Сандоса сделалось резким и неровным.

– Не будите его, – предупредил Отца-генерала Бер, глядя на главу ордена мутными глазами, затуманенными рваным сном и эмоциональной нагрузкой, ставшей последствием всех кошмаров, которые теперь приходили к Эмилио три или четыре раза в неделю. – Снится ему не всегда одно и то же, и иногда он справляется с кошмаром самостоятельно. Держите наготове таз.

В ту ночь, закутываясь в халат, Джулиани вышел в коридор и прислушался, прежде чем войти в комнату Эмилио. Было полнолуние, и глаза его без труда приспособились к свету. Эмилио притих, и Джулиани с облегчением уже собирался уйти, когда Сандос, задыхаясь, вдруг сел в постели, безвольные и лишенные нервов пальцы его запутались в простынях, он явно не замечал постороннего присутствия в комнате. Джулиани помог Эмилио выпутаться из простыней и подержал перед ним тазик до тех пор, пока не закончился приступ рвоты.

Брат Эдвард не преувеличивал силу приступов рвоты. Винченцо Джулиани, как моряк, не раз встречавшийся с морской болезнью, тем не менее никогда не видел такой выворачивающей нутро наизнанку реакции. Когда приступ наконец закончился, он вынес тазик, ополоснул его и вернулся с пластмассовым кувшинчиком воды. Сандос принял стакан, неловко зажав его между запястьями, и поднес к губам. Потом несколько раз сплюнул в таз, и позволил Джулиани забрать у него стакан.

Джулиани снова покинул комнату и вернулся с влажным полотенцем, чтобы обтереть от пота лицо Эмилио.

– Вот как, – иронически проговорил Сандос, – прямо святая Вероника[69].

Вернувшись в третий раз, Джулиани отправился в угол комнаты и уселся в стоявшее там деревянное кресло в ожидании продолжения событий. Какое-то время Сандос, сгорбившийся на краю постели, немой и содрогающийся, просто смотрел на Отца-генерала сквозь полог черных волос, влажных от изнеможения.

– Итак, – произнес наконец Сандос, – вы явились, чтобы лицезреть грешника, чтобы увидеть, как спит шлюха? Видите сами: шлюха спит плохо.

– Эмилио, не надо говорить таких слов…

– Это само слово смущает вас? Меня тоже смущало. Сперва. Но я передумал. Что представляет собой шлюха: человека, тело которого искалечено ради удовольствия других? Вот я: Божья шлюха и заодно калека. – Он притих, физические эффекты проходили. – Как вы, молодые ублюдки, называли меня?

– Возлюбленным Господа, – почти неслышно проговорил Джулиани, устыдившись с опозданием на шесть десятков лет.