Птица солнца

— Он ходит, раздувшись от важности, и распоряжается на улицах моего города, его имя звучит по всем царствам. — Гнев Ланнона превратился в праведное негодование. — Его приветствуют, когда он проходит, я сам это слышал, и, клянусь великим Баалом, приветствуют громче, чем собственного царя.

Не владея собой, Ланнон отвернулся от трона. Он взглянул на занавес, и Хаю на мгновение показалось, что Ланнон заглядывает ему в душу. Хай затаил дыхание и отшатнулся, но Ланнон заходил по комнате и снова подошел к пророчице.

— И заметь, все это он делает, находясь в опале. Ему полагалось бы удалиться в изгнание… — Царь замолчал и снова принялся расхаживать: голос его смягчился, и он еле слышно сказал: — Как мне не хватает этого ужасного недомерка.

Хай на мгновение даже усомнился, правильно ли расслышал, но Ланнон тут же взревел:

— Но он бросил мне вызов. Он отнял у меня то, что принадлежало мне, и я не могу простить этого!

Он бросился прочь из склепа. Оруженосцы и начальник охоты заметили выражение его лица и предупредили тех, мимо кого пронесся разгневанный царь, возвращаясь во дворец.

В последний день праздника Ланнон Хиканус молился в храме великого Баала, один в священной роще среди башен и каменных Птиц Солнца. Потом он вышел, чтобы принять от своих подданных новые клятвы верности. Пришли все девять аристократических семейств, жреческие ордена, главы гильдий ремесленников и могущественные торговые союзы царств. Им предстояло присягнуть на верность трону и принести дары Великому Льву.

Хай Бен-Амон на церемонии отсутствовал. Клятву от имени жрецов и дары принес Бакмор. Ланнон негромко спросил у молодого жреца-воина, когда тот склонился перед ним:

— Где верховный жрец Бен-Амон?

— Мой господин, я говорю от его имени и от имени всех жрецов Баала, — подученный Хаем, Бакмор уклонился от ответа, и Ланнон на глазах у всех не нашелся что сказать.

Эта церемония завершила праздник, и Опет предался безудержному пьянству, веселью и распутству. Ланнон со своими приближенными пировал во дворце, а простолюдины с песнями и танцами запрудили узкие улицы. В гуще народа сновало множество торговцев вином, но при свете дня обычаи и законы еще сдерживали веселящиеся толпы. Тьма принесет бесстыдное развратное веселье, каким всегда славился праздник. Ночью закутанные в плащи и капюшоны благородные матроны и их хорошенькие дочки выскользнут из домов, чтобы присоединиться к веселью толп или по крайней мере полюбоваться им — с горящими глазами, сдерживая смех. На один день и одну ночь законы общества переставали действовать, и никакой муж, никакая жена не смели требовать объяснений от супругов. Так бывало только раз в пять лет, а когда праздник кончался, он приносил обильный урожай бледных лиц, дрожащих рук, хмельного тумана в головах и тайных самодовольных усмешек.

К середине дня Ланнон был пьян, пьян счастливо, беспробудно, и большинство его гостей тоже. В приемном зале дворца было невыносимо жарко. Солнце яростно било в плоскую глиняную крышу, а тепло разгоряченных тел пятисот вельмож и жар, исходящий от многочисленных дымящихся горячих блюд, превращали этот зал в раскаленную печь.

Рев голосов заглушал героические усилия музыкантов, а искусство нагих танцовщиц вознаграждал град спелых плодов, пущенных рукой молодых отпрысков благородных семей. Заключались пари о том, в какую именно часть девичьего тела попадут меткие стрелки, и ставки были немаленькие.

Увлеченный вином и беседами, Ланнон не замечал перемены, происшедшей с пирующими, пока в зале не воцарилась тишина. Ланнон поднял голову и нахмурился, видя, что руки музыкантов застыли на инструментах, что замерли танцовщицы, будто окаменев, а гости таращат глаза.

Хмурое выражение сменилось яростной гримасой: Ланнон увидел Хая Бен-Амона, приближавшегося к нему по центру зала. Жрец был в белой одежде с вшитой по краям золотой нитью. Золотой пояс, украшенный драгоценными камнями кинжал. Волосы и борода тщательно умащены и причесаны, золотые серьги свисают на плечи.

Он с серьезным выражением склонился перед царем, и его прекрасный мелодичный голос долетел до самых дальних уголков зала.

— Мой царь, я пришел возобновить присягу верности, данную тебе. Пусть все знают, что верность тебе я ценю превыше всего и буду хранить ее и в царстве живых, и в царстве мертвых.

Как и рассчитывал Хай, Ланнон был застигнут врасплох, одурманен неожиданностью и вином. Он поискал слова для ответа, но прежде чем нашел, Хай быстро встал.

— В знак верности я предлагаю дар. — Он махнул рукой, и все головы повернулись ко входу в зал.

В дверях появилась огромная фигура Тимона. Он прошел по залу и остановился рядом с Хаем. Взглянул в лицо Ланнону свирепыми глазами.

Хай прошептал:

— На колени! — И пнул гиганта. Тимон медленно опустился на одно колено и склонил голову.

— Но он принадлежит богам, — хрипло возразил Ланнон. — Ты сам объявил его отмеченным богами, жрец.