Птица-жар и проклятый волк

Промолчал Завид. Не выдал, ни чьё это тайное место, ни откуда о нём ведает. И много ли в схроне монет, подсчитать не сумел, но за десять-то лет, пожалуй, скопилось немало. О том и сказал.

— Добро, — кивнул Первуша, — обрадую ребят. Мы ведь как раз и ехали, чтобы взять кого с собой, а тут ещё и такая удача — нежданная добыча! Этой ночью, слышь-ко, в путь отправляемся.

Кивнул Завид и пошёл чистить котлы, да в хлеву прибирать, да делать иную работу, какую Невзор для него найдёт. До ночи-то долго, бездельничать не станешь.

Метёт полы, меняет скатерти, а сам места себе не находит, не поймёт, от радости ли, от чего иного. Тут послали его в лес за лапником. Идёт, издали у реки Бажену, жену Добряка, увидал — стирает она, да больше болтает с соседками. День погожий, солнце в воде дробится, идёт мелкой волной, и лес на том берегу посветлел, а облака такие лёгкие, такие белые, будто женщины выстирали их, встряхнули да пустили в небо.

Пожалел Завид, что не Умила ему встретилась. Ведь он уедет, может, и не воротится. Что ему возвращаться?

У опушки самого Добряка углядел. Тот зыркнул из-под бровей, ничего не сказал, ушёл по зелёной тропе в лесную чащу. Добряка сегодня звали в корчму, ждали, Тишило надеялся уболтать его на какое-то дело, а он, видно, решил не приходить, да для верности и вовсе исчез, чтобы не сыскали.

Спокойно в лесу, только птицы поют. Не слышно отсюда ни людского гомона, ни куриного квохтания, ни гусиного гогота, ни пёсьего лая. Только отчего-то замычала корова на ближнем лугу, и опять всё стихло. Собирает лапник Завид, да вдруг подумал, что Умила-то, пожалуй, теперь дома одна — и как был, с охапкой колючих ветвей, поспешил к её дому.

Дверь была приотворена, но Завид не пошёл за порог, постучал. Умила, видно, хлопотала у печи, вышла на стук румяная, утирая лоб, и изменилась в лице, увидав его.

— Я уеду, — сказал Завид, обнимая лапник.

— Уезжай… Мне-то что?

Будто совсем чужая. Будто не она за него заступалась, не искала его, израненного, в лесу, ноги сбивая. Будто не рассорилась с матерью да отцом, только бы с ним остаться, песни ему петь да сказки сказывать, хорошим да милым звать. Будто не с нею засыпали под одним тулупом, когда над землянкой свистел вьюжный холодный ветер, застуживая лес да болото.

Обидно да больно стало Завиду. В груди ещё хранилось то тепло, да она дверь распахнула, и ветер всё выстудил.

— Это и всё, что скажешь? — спросил он, делая к ней шаг. — Прежде ты иные слова для меня находила. Мы зиму вместе пробыли, а ты вот так-то — уезжай?

Нерадостно глядела на него Умила, а тут взгляд её и вовсе метнулся в сторону, отыскивая помощь. Но никто не шёл мимо, некого было кликнуть. Завид, рассердившись, переложил лапник в одну руку, а другой притянул Умилу к себе, навис над ней.

— Ты обещала, не бросишь! Просила, чтобы не уходил, и я не ушёл, остался. Мамка моя той зимой померла, я к ней хотел, столько лет её не видал — я бы успел, ежели б не ты!

Умила тяжело дышала. Заблестели, подёрнулись слезой её тёмные глаза.

— Пусти, — взмолилась она, упираясь ему в грудь. — Мне ведь было невдомёк, что ты человек, я зверя жалела!

— Всё твоя вина, — зло сказал Завид. — Так и знал, что врёшь! Знал, а поверил. Уеду, вовек не ворочусь, прощай!

Он тряхнул её и оттолкнул, испугавшись себя. Хотелось её ударить, а ещё хотелось иного: чтобы она обняла, чтобы, как прежде, глядела и говорила ласково, и казалось, он может её к тому принудить, если только прижмёт крепче… Он её оттолкнул, и она, отшатнувшись, застыла. К рубахе пристали сухие еловые иглы.

Ясно, не о чем им говорить. Развернулся Завид, да и пошёл прочь.

— Постой! — крикнула в спину Умила.

Стоит она, глядит, руки к груди прижимая. Голос жалобный, губы дрожат, а больше ни слова вымолвить не может. И у него губы дрожат, и он молчит. Зачем окликала, сердце тревожила? Покачал он головой, ушёл и больше не оглядывался. Да она больше и не звала.

Пришёл в корчму Завид, лапник бросил на пол и ногою пнул, будто тот в чём виноват.

— Эт-то что? — поднял брови Невзор, подойдя. — Дрянного набрал, да мало. Ну, по работе работника видно: об чём ни попроси, как следует сделать не может!

— Я тебе больше и не работник, — ответил Завид, отряхивая руки.

Невзор тут ахнул и ухватил его за шиворот.

— Никак с Тишилой уйти востришься? То-то я гляжу, весь день зеваешь — всю ночь разговоры подслушивал, не иначе. Ишь ты, чего удумал! Позабудь, и думать не смей!

Поволок во двор, да и втолкнул в сарай, запер, как Завид ни противился. Силы у Невзора хватало.

— А ты сам-то! — закричал Завид, ударившись в дверь всем телом. — Сам-то!

— У меня-то ума хватило понять, что этот путь до добра не доведёт, и в тебя ум вложу, хотя бы и хворостиной. А покуда сиди, отдыхай, ежели от работы устал! Как гостей провожу, так выпущу.

— Где же хватило? А кони, а мука? Жбана куда посылаешь?

Не ответил ему Невзор, смолчал, а там и ушёл.