Птицы

В иллюминатор, лениво придерживая рукой полосатую шторку, глядел джентльмен, с виду, лет сорока — бледный, с точеными, даже островатыми чертами лица и вздыбленными иссиня-черными волосами, собранными в прическу, похожую на луковицу. На джентльмене был дорогой костюм под цвет волос: самым примечательным в этом костюме было нечто, вроде сюртука, но длинного, настолько, что его полы стелились до самого ковра, который лежал перед удобным кожаным сиденьем.

Глядя в иллюминатор, джентльмен, курил трубку в виде резной и носатой не-птичьей головы, выдыхая облачка полосатого черно-белого дыма. И его ничуть не смущало, что город был сплошь погребен под бурей — о, пассажир воздушного экипажа прекрасно видел все сквозь нее, правда ему для этого приходилось использовать костяной с золотыми ободками театральный бинокль, судя по виду, из того же комплекта, что и трубка.

— Давненько! — усмехнулся джентльмен. — Давненько я здесь не был. Сколько там лет прошло, Грабовски?!

Хмурый тип в круглых очках и клетчатом котелке, сидевший за рычагами и управлявший экипажем, пробурчал:

— Да кто ж считает, сэр?

— И верно! Время… его так переоценивают! Но ты не спросишь меня, к чему я заговорил о годах, Грабовски?

— К чему вы заговорили о годах, сэр? — со вздохом проговорил Грабовски.

— О, рад, что ты спросил! Я к тому, что давненько здесь не был.

— Вы же с этого и начали, сэр, — напомнил Грабовски.

— Ну да. Мне просто любопытно, понимаешь?

Грабовски вздрогнул, неловко дернул рычаг, и экипаж тряхнуло.

— Любопытно, сэр? Вам дурно? Рыба, которую мы заказывали в Габене вчера, была несвежей?

— Несвежей там была лишь дама, которая имела счастье сопровождать нашу персону. Но я не о том. Мне любопытно, что там с моим домом.

— Понимаю, сэр.

Джентльмен хмыкнул.

— С чего бы тебе понимать, Грабовски?

Человек за рычагами пожал плечами.

— Ну, я ведь помню Бастиана. И его характер. Он запросто мог превратить дом, который вы построили, в захолустную гостиницу.

Джентльмен с трубкой согласно закивал.

— О, Бастиан… Мой дорогой Бастиан Трогмортон. До меня дошли слухи, что он придумал себе какое-то другое имя. Представляешь? Очевидно, это глупое и очень нелепое имя… И это взамен самому лучшему в мире имени, которое я придумал для него лично! Ты знаешь, это разбивает мне сердце, Грабовски.

— Какое из них, сэр?

— То, в котором теплится моя любовь к племяннику.

— А. То сердце…

Джентльмен выдохнул очередную порцию дыма и вновь поднес к глазами бинокль.

— Эх, Грабовски… кажется, за все те века, что я прожил, в этом мире ничего не осталось прежним.

— Дайте угадаю, сэр, сейчас вы скажете: «кроме».

— Кроме черной неблагодарности племянников по отношению к любящим дядюшкам. — Джентльмен с трубкой убрал бинокль и повернул голову, глядя в зеркало над приборной панелью, которое висело над головой сидящего спереди, за рычагами, собеседника. — Улица Трум, Грабовски. Мы почти долетели. Я очень надеюсь, что Бастиан не делал перестановку и не менял обои. Не люблю перемены.

Грабовски глянул в зеркало и тут же зажмурился от ужаса. На него смотрел монстр с длинным горбатым носом и черными, без зрачков, глазами, но самое жуткое заключалось в том, что глаз этих было восемь. Тонкая прорезь рта исказилась в улыбке.

— Я дома, Грабовски. Коппелиус Трогмортон вернулся домой.