Птицы белые и черные

…В клубе «Текстильщики» был вечер танцев. Танцевали под радиолу, и администратор — пожилая женщина с белыми травлеными волосами и в черном костюме — меняла пластинки. Танцевали два долговязых парня с набриолиненными «коками» (последний крик моды), в узеньких дудочках-брюках и рыжих, на толстой микропорчатой подошве, туфлях, выделывая ногами замысловатые кренделя. Танцевали парень с парнем и девчонка с девчонкой. В это время в зале появились Милка, Робка и Богдан. Милка сияющими глазами окинула пеструю публику, сразу потянула Робку танцевать:

— О, «Брызги шампанского»! Умеешь танго?

На ней теперь было эдакое веселенькое платьице с красными цветочками по голубому полю, с «фонариками» у плеч. Она танцевала легко и гибко, жадно стреляла по сторонам, но иногда вдруг в упор начинала смотреть на Робку, и под этим взглядом ноги у него деревенели.

— Ох, Робка, Робка… — Глаза у нее стали грустными. — Зачем ты такой красивый?

— Что? — из-за громкой музыки он не расслышал ее слов.

— Ничего, проехали. — Она вновь завертела головой. — А дружок твой смылся!

Когда танец кончился, они пошли к буфету. Вернее, Милка потянула его за собой. Сунула ему в руку скомканную десятку:

— Угости меня пирожным… и пивом.

Робка купил две бутылки пива и два пирожных, протянул Милке сдачу.

— Оставь себе. — Милка беззаботно махнула рукой.

— Зачем? Мне не надо.

— Оставь, пригодится. — Она налила в стакан пива, выпила и залихватски подмигнула Робке: — Вкусно! Люблю красивую жизнь!

Они сидели за столиком рядом с громадным фикусом в деревянной, обернутой серебристой фольгой кадке. А над ними в широченной багетовой раме висела знаменитая картина «Мишки в сосновом лесу».

— В школу совсем ходить не будешь? — спрашивала Милка.

— Не знаю… еще не решил…

— Смотри, Робка, от Гавроша держись подальше.

— А ты? — взглянул на нее Робка.

— Я — человек взрослый, а ты — еще пацан. — Она подмигнула ему, взъерошила на затылке волосы. — Я целую семью кормлю, понял? Отец-инвалид да сестренка с братом, понял?

— А мать? — спросил Робка.

— Умерла в позапрошлом году… Болела долго. — Опять глаза у нее стали грустными. — Так я с ней намучилась, так намучилась… Рак желудка у нее был… А у тебя отец-мать живы?

— Живы… Только отца нету…

— Бросил, что ли?

— Да нет… — Робка отвел глаза в сторону. — Сидит…

— Как? — Милка вытаращила глаза. — Он что, тоже вор, что ли? Как у Гавроша?

— Нет… — Робка с трудом выдавливал слова. — Он в плену был…

— Ну и что? — Милка ничего не понимала.

— Ну и ничего… документы какие-то потерял, откуда я знаю?

— Фью-ить! — оторопело присвистнула Милка. — Враг народа, значит?

— Да иди ты! — вдруг взъярился Робка и встал. — Раскудахталась, как клуша! «Враг народа»! Тебе-то что? Он… танкист был! У него два потрясающих ордена — Боевых Красных Знамени было! Он… Я его письма читал… мать давала!

Милка вдруг взяла его за руку, потянула к себе, усадила обратно на стул — лицо у нее сделалось виноватое и глаза печальные и ласковые:

— Ой, прости, Робочка… Обиделся? Я же не хотела… с языка сорвалось — не подумала… Прости… Мой батя тоже танкистом был. И орденов у него — ужас… А с войны слепой пришел… — Она погладила его по плечу, вздохнула: — Ох, Робка, Робка, три танкиста выпили по триста…

Снова зазвучала мелодия танго, и центр зала стал заполняться танцующими парами. Робка и Милка теперь танцевали медленно, прижавшись друг к другу, и Робка ощущал ее всю, гибкую, сильную и такую красивую. Она вдруг коснулась губами его уха, прошептала:

— Ты мне очень нравишься, Робка… очень, очень…

Он проглотил шершавый ком в горле, ответил хрипло от внезапного волнения:

— И ты мне…

Она улыбнулась, и опять прошептала:

— Это ведь ничего, что я тебя старше? Всего-то на полтора года, правда, ничего?

— Конечно, ничего…

…Уже поздним вечером Робка провожал ее домой. Они шли плохо освещенными кривыми замоскворецкими переулками и разговаривали:

— А ты «Тарзана» все серии видел? — спрашивала Милка.

— Пять только…

— А «Сестру его дворецкого» с Диной Дурбин?

— Нет, не видел.

— А тебе какое кино больше нравится, про войну или про любовь?

— Про войну, — признался Робка. — «Константин Заслонов» нравится, «Секретарь райкома»… или вот «Королевские пираты»…

— А мне — про любовь… — Она опустила голову, задумалась: — Чего в войне хорошего? Как людей убивают?

Робка не ответил. Милка взяла его под руку, притиснула к себе, пропела грустно-весело:

— «Робка-Робочка, клеш да бобочка, белый шарфик, прохоря, полюбил бы ты меня!» — И засмеялась.

— Вот и прийти. — Милка остановилась у подъезда старого четырехэтажного дома.

— Завтра придешь? — спросила она.

— Приду… — Робка носком ботинка ковырял асфальт, сунул руку в карман и достал два рубля и мелочь. — Возьми, пожалуйста, Мила.

— Ух ты какой гордый, — нахмурилась она и вдруг обняла его и поцеловала в губы.

У Робки перехватило дыхание, и белый свет померк перед глазами, и он издалека услышал ее насмешливый голос:

— Ой, Робка, ты даже целоваться не умеешь. Хочешь, научу?

— Научи…