Птицы поют на рассвете

— А кстати, сынку своему, Казимиру, вам так и не удалось внушить эту заповедь — не убий? — прищурился Ивашкевич. — Он даже похваляется, что пятьдесят раз нарушил ее. И ничего? Это не против Священного писания?

«Вон оно что! Казимир…» По лицу попа, как рябь по воде, пробежала судорога.

— Так молод же, комиссар милостливый, — едва выговорил поп. — Молодо-зелено…

— Э, батюшка, совесть, я вижу, у вас гибкая, — покачал Кирилл головой.

На дворе послышался шум, потом раздались приглушенные крики. Потом вразнобой затопали на крыльце. Поп вздрогнул, вскочил, лицо злобное, искаженное: вот теперь поговорим!..

Кирилл и Ивашкевич поднялись.

Заплетающимся шагом вошел высокий белокурый немец, видно жених Ганны, за ним шли оберст, тоже высокий, толстый, с седыми висками, Казимир в немецкой военной форме, тонкий, с бледным, синеватым лицом. Руки у них связаны. Кирилл и Ивашкевич узнали Казимира, у него такое же, как у отца, острое лицо с глазками-щелками. Потом, держа автомат наперевес, показался Паша.

Все остановились в двух шагах от стола.

Вбежала Ганна, она услышала шум: что там еще, господи… Вслед за ней из темноты спальни показалась попадья с полотенцем вокруг головы.

— Вам, женщинам, делать тут нечего, — твердо сказал Кирилл. — Здесь, в этой комнате, сейчас война. Я, батюшка, за соблюдение моральных принципов, — метнул он взгляд на попа.

Попадья и Ганна ушли, Кирилл повернулся к оберсту и эсэсовцу:

— Люблю, знаете, видеть врага в таком вот положении. Вы уже догадались, что мы, — показал он рукой, — и те, с которыми вы встретились во дворе, представляем здесь ее величество Советскую власть? Переведи, Ирина.

Ирина перевела.

Оберст и эсэсовец тупо смотрели в пол. Возможно, происшедшее медленно входило в их сознание. Но связанные руки, но отчетливый и требовательный голос коренастого человека с маузером на боку приблизили их к действительности.

На лбу оберста проступили мелкие капельки пота. Он поднял голову. Но стоял по-прежнему слишком прямой, будто сквозь него продет железный шест и тело перестало быть гибким, податливым, это еще больше придавало выражение неподвижности его холодным глазам.

— Вы, герр оберст, кажется, начштаба дивизии, которая вскоре отправится на Восточный фронт?

Левенцов наклонился к Кириллу:

— Дивизия специальная, она в составе карательных войск. Я докладывал вам. Почему перебрасывают ее непосредственно в район военных действий, в чем тут дело, никак толком дознаться не мог.

— Так на Восточный? — повторил Кирилл.

Оберст поймал на себе пристальный взгляд, опустил голову:

— Да.

— Значит, из вешателей — в вояки? Что — карать вам больше некого, или Гитлеру уже не хватает солдат?

Ирина переводила вопросы, переводила ответы. Левенцов сверял в уме ответы с тем, что уже знал, и то, что узнавал сейчас, было ему важно. Кирилл все спрашивал… В какую армейскую группу включили дивизию, ее численность, вооружение, место формирования и точное место назначения… Оберст отпирался, говорил нехотя и туманно и, чтобы это ему удавалось, отводил в сторону глаза. Но вот цепкий взгляд Кирилла поймал мечущиеся глаза оберста и уже не отпускал их.

— Настроение солдат вашей дивизии? — спросил он. — Неважное?

— Мое дело военное. Настроения меня не могут интересовать, — перевела Ирина.

— Бросьте увиливать, — стукнул Кирилл кулаком по столу. Его захлестывала ярость.

— Разумеется, солдаты устали, им обещали короткую войну, — сдавался оберст.

— Короткую войну, — усмехнулся Кирилл. — Сроки зависят не от Гитлера. Войну начали вы, кончим ее мы. Короткую войну, — снова процедил он сквозь сжатые зубы.

Оберст кашлянул, — должно быть, пересохло в горле.

Господин командир спрашивает, что задержало отправку дивизии на Волгу? Причина существенная.

— А все-таки?

Господину командиру и самому нетрудно догадаться: партизаны. Господину командиру известно, конечно, что вся эта территория кишит партизанами. И господину командиру, несомненно, понятно, как это мешает вести большую войну. Что они успели сделать в борьбе с партизанами? Видимо, не очень много, хоть и старались, как могли. У него, у оберста, сложилось впечатление, что партизаны — вовсе не группы, не отряды — все население.

— Следовательно?

Оберст все-таки увел глаза в сторону. Он молчал. Он понимал: ответ именно на этот вопрос решит его участь, и не мог сообразить, что сказать.

— Следовательно? Переведи, Ирина.

— Следовательно, пришлось карать. Господин командир, видно, человек военный и понимает эту печальную необходимость.

— Карать кого? Население? — требовал командир ясности. — Переведи, Ирина.

— Да. Население, — произнес оберст совсем тихо, так тихо, что Ирина переспросила его. — Население, — повторил он чуть громче. — Да. Мы действовали беспощадно. Этого требовал приказ фюрера.

— Значит, стариков, женщин, детей? — допытывался Кирилл. — А Иозеф Штрумпф, как эсэсовец, тем более карал население?