Птицы, звери и родственники

– Мне снилось, – распевал Макс, пока мы шли через оливковые рощи, захватив с собой к завтраку обрадованного Ставродакиса, – мне снилось, что я живу в мраморных залах, а все корабли и лужайки бок о бок со мной.

– Он нарочно дразнит меня, – пожаловался Дональд Теодору. – Он отлично знает эту песню.

Под деревьями на берегу моря были разложены три костра из древесных углей. Они пышали жаром, вздрагивали и чуть дымили, а над ними трещало и шипело самое разнообразное съестное. Марго расстелила в тени большую скатерть и раскладывала на ней столовые приборы, расставляла стаканы и фальшиво напевала про себя, меж тем как мама и Спиро, присев, словно ведьмы, над кострами, умащали шипящую коричневую тушку козленка маслом и чесноком и орошали лимонным соком большую рыбину, кожа которой лопалась пузырьками и соблазнительно завивалась.

Растянувшись во весь рост вокруг яркой скатерти, на которой светились стаканы с вином, мы неторопливо поглощали завтрак. Козлятина была жирная и сочная, вся пронизанная пряными травами, а куски рыбы таяли во рту, как снежинки. Разговор тянулся медленно, то разгораясь, то снова лениво опадая, как дым костров.

– Вы должны быть влюблены в камень, – торжественно изрек Свен. – Вы видите десятки камней. Вы говорите: «Тьфу! Это не для меня». Но вот перед вами камень, изящный и элегантный, и вы влюбляетесь в него. Он как женщина. Но потом следует женитьба, и это может быть ужасно. Вы боретесь с ним и обнаруживаете, что камень твердый. Вы впадаете в отчаяние, и вдруг он, как воск, тает в ваших руках, и вы создаете форму.

– Помнится, – сказал Теодор, – Берленкур – вы знаете, это тот французский художник, что живет в Палеокастрице, – пригласил меня взглянуть на его работы. Он сказал... э-э... понимаете ли, совершенно недвусмысленно: «Приходите взглянуть на мои картины». Я пришел к нему как-то днем, и он встретил меня чрезвычайно радушно. Он напоил меня... э-э... понимаете ли, чаем с маленькими пирожными, и затем я сказал, что хотел бы взглянуть на его картины, и он указал на большое полотно, стоящее на... м-м... как называется эта штука, которой пользуются художники? Ах да, мольберт. Право, это была вполне приличная картина. На ней был изображен залив у Палеокастрицы и монастырь, но, когда я выразил свое восхищение ею и огляделся, чтобы взглянуть на другие его работы, я не обнаружил ни одной. Тогда я... э-э... спросил его, где же остальные его картины, и он указал на мольберт и сказал... э-э... что они «там, под этой». Мне подумалось, что у него просто не было денег, чтобы покупать полотно, и поэтому он писал одну картину на другой.

– Страдание – удел великих художников, – мрачно заметил Свен.

– Когда настанет зима, я возьму вас с собой на болота Бутринто, – с воодушевлением сказал Лесли. – Там пропасть уток и чудовищно огромные дикие кабаны на холмах.

– Утки я любю, но вот дикие кабан, пожалуй, чуточку велик для меня, – сказал Макс с убежденностью человека, знающего пределы своих возможностей.

– Не думаю, чтобы от Макса была особая польза, – сказал Дональд. – В критический момент он, вероятно, попросту смоется. Ведь он иностранец.

– А уж потом, – сказала мама, обращаясь к Кралевскому, – вы кладете лавровый лист и щавель до того, как суп закипит.

– Вот я и говорю ему, мисс Марго, плевать мне на то, говорю я, что он французский посол, все равно он ублюдок.

– Тогда на краю болот – правда, идти тяжеловато, потому что почва вязкая, – можно добыть вальдшнепа и бекаса.

– Как-то раз я побывал в одной деревне в Македонии, там вырезают очень любопытные... гм... скульптуры из дерева.

– Одно время я знал молодую женщину, которая готовила суп не с лавровым листом, а со щепоткой мяты.

Был самый жаркий час дня, когда даже цикады, казалось, стрекочут тише и с запинками. Черные муравьи деловито сновали по скатерти, подбирая крошки съестного. Слепень, с глазами как два злых блестящих изумруда, на мгновение сел на бороду Теодора и с жужжанием улетел прочь.

Отяжелевший от съеденной пищи и выпитого вина, я медленно поднялся и пошел вниз к морю.

– А временами, – донесся до меня голос Ставродакиса, разговаривавшего с Марго, – временами бочки прямо-таки кричат. Они поднимают такой шум, будто дерутся. Тогда я держу ухо востро.

– Ой, не надо, – содрогаясь, сказала Марго. – У меня мурашки по спине бегают, стоит мне подумать об этом.