Публичное одиночество

Я работал, уезжал надолго. Мы могли не видеться месяцами, мы редко говорили по телефону… Но ее присутствие ощущалось постоянно. Была такая замечательная уверенность, что она – есть, а значит, все хорошо – надежно, прочно…

И сейчас ничего не изменилось. Мама существует в моей жизни. И, надеюсь, не только в моей… (II, 26)

(2002)

С возрастом я все больше стал понимать, какое важное значение в моей жизни играла мама.

Не знаю, понимала ли она сама это свое значение для меня. Думаю, нет. А я тем более. Теперь изумляюсь ее мудрости, простоте, покоряющей естественности.

Сиротство начинается с потери матери. Берегите их… (I, 90)

Отец

(1989)

В отце всегда было сильно развито ощущение самостоятельности. Он никогда не был трусом, хотя прошел очень большую школу «дворцовой дипломатии». Думаю, что тонкость в отношениях с людьми и позволила ему прожить свою жизнь до сегодняшнего дня, никого никогда не подставив.

Наоборот, добрый по натуре, он постоянно кому-то помогал. Я видел, как он бился за совершенно никчемных людей. Потому что считал, что в данном случае это справедливо. Видимо, поэтому сейчас даже самые дотошные, желающие отыскать как можно больше изъянов в Сергее Михалкове, ничего не могут сказать, кроме того, что у гимна плохие слова.

Не подумайте, будто я утверждаю, что мой отец безгрешен. Просто в коренных вопросах человеческого правила по отношению к себе и к окружающему миру он честен. И я глубоко убежден, что это результат воспитания и происхождения, то есть осознания того, откуда он родом.

Было такое понятие в XIX веке – человек с правилами. Это значит: до сих пор иду, а дальше не могу. Можно сказать: я не пойду дальше и – быть расстрелянным. А можно не пойти дальше и – остаться живым. То есть можно встать на эшафот – такие люди у меня вызывают восхищение. И в то же время я не могу, допустим, осуждать тех, кто сохранил жизнь, не декларируя свою точку зрения, но и не совершая зла. К таким людям принадлежит мой отец. Это, кстати говоря, облегчает мою внутреннюю жизнь. То есть у меня нет необходимости за что бы то ни было, насилуя себя, его прощать. А прощать в любом случае я был бы вынужден, ибо это тоже правильно. (II, 19)

(1998)

Отец нами занимался довольно мало, но его юмор и потрясающая способность совершенно неожиданно поворачивать ситуацию, в которую он попадал, удерживали около него друзей и, главное, нас.

Были у меня в более зрелом возрасте и трудные разговоры с ним, и серьезные споры. В какой-то момент помню отца неожиданно очень жестким по отношению ко мне. Мы ехали в машине на дачу, на футбол, что ли, торопились. И вдруг заспорили о том, о сем. Я говорю: «Да ладно тебе – «…а у Тома, а у Тома ребятишки плачут дома». Пишешь всякую ерунду…» Он остановил машину и сказал: «Между прочим, то, что я пишу, кормит тебя, твоего брата и всю семью. Выйди из машины». И уехал. Я остался посреди дороги и пешком добирался километров, наверное, двенадцать. И, честно говоря, многое понял. Не потому что испугался, что чего-то недополучу или меня накажут. Просто подумал, что это правда: какая тут может быть вольная идеология, притом что питаешься с руки того, кого осуждаешь? Или уходи из дома, или принимай все как есть.

Но отец никогда не давил на нас в жизни. И я должен сказать, что только теперь, наблюдая за отцом, понимаю, что такое настоящий аристократ. Его безропотность в переживании разных проблем, принцип, по которому он жил сам и учил жить нас: «От службы не отказывайся, на службу не напрашивайся». И приятие им всего, что происходит, как данности, и неучастие в том, в чем он не хочет принимать участия, и возможность говорить и делать то, что он думает, и при этом быть независимым с бытовой точки зрения. Я вижу, как ему сейчас, на восемьдесят шестом году жизни, бывает трудно просить о чем-либо нас с братом, каких внутренних мучений это ему стоит, хотя, естественно, с нашей стороны даже разговоров никаких быть не может.

Величайшее счастье моего отца, что на его руках нет чужой крови. Могла быть, но Бог сохранил. И что ему дарован такой легкий талант детского писателя, перед которым все остальное, включая политику, это – пена. Остаются «Дядя Степа», остаются смешные басни, остаются замечательные детские стихи, на которых все мы так или иначе выросли.

И как ответил покойный Ролан Быков (Царствие ему Небесное) на вопрос, почему Сергей Михалков при всех режимах в порядке: «Волга течет при всех режимах». (I, 76)

(2002)

Со стороны кажется, что быть сыном Сергея Михалкова – молочные реки и кисельные берега.

Но это приносило не только радость, но и огромные проблемы – те люди, которые не любили моего отца, но ничего не могли сделать ему дурного, вымещали свою нелюбовь на его детях.

В этом смысле мы с братом нахлебались… (I, 90)

(2007)

Сейчас отец, к сожалению, лежит в больнице. У него воспаление легких, но, к счастью, это миновало.