Публичное одиночество

Интервьюер:Вы давно завоевали имя, славу и прочее. Но в вашем поведении незаметно стремления к власти. Это странно – ведь по характеру Вы лидер…

Это не странно.

Я действительно никогда не стремился к власти, потому что она мне не нужна. Мне нужна власть только над тем, что я делаю. Я всегда сопротивлялся и буду сопротивляться любому насилию над собой, над тем, что я делаю, и над тем, что я думаю.

Нет, я не хочу власти. Я слишком субъективен и слишком боюсь этой субъективности… Я не хочу брать на себя ответственность за человеческие судьбы. И делать выбор: судить других по избранным для себя критериям или же быть просто добрым человеком, могущим понять чужую слабость… (II, 18)

(1999)

Я думаю так, кто-то думает по-другому.

Но стоит только выразить свою точку зрения, чтобы она была кем-то услышана, мгновенно тебя записывают претендующим на власть.

Я не претендую ни на какую власть.

Я живу в своей стране. Мне интересно и важно, что будет в ней дальше. Мне важно знать, как будут жить мои дети и внуки. Почему же я не имею права высказывать мою точку зрения и почему сразу же она должна расцениваться как претензия на какую-то узурпацию власти?

Господь с вами.

Я помогу любому, в ком почувствую, что для него власть есть обуза, тяжкий крест, а не вожделенное желание. (VI, 3)

(2005)

Власть – это тяжелейший крест. И давать ее можно только тем людям, для кого это действительно крест, а не мечта. Я очень боюсь тех, для кого власть – мечта. Боюсь смертельно и очень не хочу, чтобы эти люди власть получали. Знаете, есть такая замечательная короткая молитва. Владыка Сергий сказал: «Господи, сделай так, чтобы моя воля не перешибила Твоей».

Другой разговор, что человеку, облеченному властью, иногда приходится совершать поступки и принимать решения, которые, в общем-то, лежат за пределами христианских заповедей и канонов. Подписывать приказ о смертной казни, например. Поэтому Михаил Федорович Романов так и упирался, не желая становиться царем. «Не хочу быть царем воров», – говорил он.

За власть расплачиваешься одиночеством. Человек, идущий во власть, себе уже не принадлежит: не может любить кого хочет, не может идти куда хочет, не может жить как хочет.

Я такой властью никогда не обладал. (1, 121)

Власть в России

(1992)

Без власти Россия жить не может. О том, что будет, когда развалится большевизм, совершенно точно пишет Иван Ильин в своей гениальной работе «О России»: либо в России возникнет серьезная, мощная справедливая и крепкая власть, умноженная на справедливость и силу, либо Россия вступит в хаос, разруху, безработицу, развал…

Без власти Россия жить не может…

Но и мы – другие по отношению к власти; мы по-другому понимаем власть. Для нас вопрос доверия правительству – второй вопрос; у нас на первом месте – вера во власть.

На чем держится эта вера? Чем она оплачивается?

Посмотрите, как русский человек, при всей своей недоверчивости и этаком крестьянском поглядывании вприщур на все вокруг, как он хочет верить каждому, кто оказывается над ним.

И верит: ну вот, наконец, вот теперь… С абсолютной, наивной верой думает, что все, исходящее от власти, серьезно и значительно: ну это же не просто так, это – для чего-нибудь… и мысли не допуская, что порой – просто так…

Вопрос власти и народа в России поставлен давным-давно. В реформах ли императора Александра I, Столыпина ли; в том, как реорганизовывался один комитет в другой, как собиралась Государственная дума… Примеров тому масса, опыт богатейший. Все «сегодняшние» вопросы о власти возникали всегда, и надо не искать ответа только в сиюминутных ситуациях, а надо знать то, как это происходило.

Потому что, хотя изменились люди, погибла во многом культура, разрушена церковь, вывернут наизнанку уклад жизни, но где-то там, глубоко, в генетической сфере, все равно остался этот

народ, у которого в истории не последние лишь десятки лет, а века, столетия большой созидательной работы… (II, 25)

(1992)

Константин Леонтьев когда-то тонко заметил, что «власть должна быть красивой…».

Для многих людей старшего поколения красота, эстетика власти были воплощены в образе вождя народов. Не их вина, а беда, что они почитали ее за красоту истинную. Если возможны некоторые параллели, то это примерно то же, что любование базарным китчем (лебеди и т. п.), и даже предпочтение его искусству подлинному.

Трагедия этого периода нашей истории в искажении чувства прекрасного и подмене здоровой монархической идеи большевистским китчем… (II, 24)

(1998)

Куда же двигаться?