Публичное одиночество

Я убежден в том, что если в детей не будет вложена государством сумма, равная той, что вкладывается в ВПК, то вот сколько у нас есть лет, столько мы будем собираться и говорить, как же все у нас плохо… (XV, 68)

Диспансеризация детей

(2002)

Мне думается, что сегодня может быть чрезвычайно важна (я об этом говорил президенту) такая глобальная национальная акция, как диспансеризация детей.

И это – задача культуры!

Ибо я имею в виду не чисто физиологическое осознание положения со здоровьем детей, хотя подозреваю, что цифры и факты, которые будут получены в процессе этой диспансеризации, заставят содрогнуться страну от макушки до пяток…

Президент и руководство страны должны знать, с каким будущим они столкнутся через десять – пятнадцать лет, кто это будет. Их ответственность перед людьми будет еще большей, а выход из сложившегося положения еще более сложным, если они не узнают, кто же такие эти пяти – семилетние дети сегодня. (IX, 1)

ДЕТСТВО

(1993)

Интервьюер:О вашем детстве? Что Вам запомнилось?

В основном запахи, ощупь, намерзшие сосульки на штанах. Мокрые рукавицы. Запах кофе на террасе летом, чашки толстые на даче. Определенный свет, особенно утренний.

Такие предметы и очертания, не очень связанные, то есть какая-то деталь может потянуть за собой историю… блики на паркете в квартире московской… Мы жили на улице Воровского, до этого на улице Горького. На Воровского я прожил большую часть детства и юности, а потом переехал и стал жить отдельно.

Но основные ощущения детства – это дача и московская квартира. (III, 2)

ДИССИДЕНТСТВО

(1991)

Я по своей природе не диссидент.

Диссидентство – это отрицание. А мне неинтересно ни говорить, ни делать то, что я не люблю. Неинтересно говорить, как я, допустим, не люблю Ленина. Мне интересней рассказывать, как я люблю Обломова.

Меня учила мать больше говорить «да», чем «нет».

И вообще: объединение людей вокруг «нет» опустошительно. Только те, которые объединяются вокруг «да», могут что-то создать. Но в том, чему я говорю «да», уже заложено мое «нет». Поэтому противостояние – пожалуйста…

Не всегда у меня было противостояние. Но кто-то, по-моему Пушкин, сказал: «Я глубоко презираю свое Отечество, но не люблю, когда это делают другие».

Вот что для меня принципиально.

И я никогда не пел в хоре… (I, 41)

(1998)

Я уважаю людей, которые высказывают свою точку зрения, но принципиально не приемлю диссидентства. Потому что, как правило, это борьба не с чем-то конкретным, что мешает жить, а борьба вообще. Борьба с тем, что являет собой принцип власти и силы.

Мне объясняют: интеллигенция всегда была в оппозиции к власти. А почему это должно быть так? Я мечтаю иметь власть, которую буду любить. Мечтаю о том, чтобы жизнь моя, моих детей, моей страны зависела от людей, которых я уважаю, сам избрал, и они оправдывают мое доверие. Что в этом плохого?

Если я верю, что решения власти вызваны искренним желанием сделать стране лучше, я готов ее понять и вместе с ней нести все тяготы.

Из чего возникло противостояние интеллигенции начальству? Из того, что интеллигенция живет в дерьме, а начальство в шоколаде?

Противостояние возникло с момента, когда пагубная идея «эгалите, фратерните» и так далее, как бацилла, стала разъедать нутро.

Братство? Конечно! Свобода? Да! Но – в рамках закона.

Равенство? Но оно недостижимо, это иллюзия, обман. Равенства не может и не должно быть.

Даже Христос говорил: много званных, но мало избранных…(I, 70)

(2010)

Ведущий:Вы принципиально не принимаете диссидентства?

Да.

Диссидентство – это инакомыслие выраженное. Инакомыслие думает не так, как положено. Вы что, против этого? Против чего Вы, когда говорите, что Вы принципиальный противник?

Нет, я не против инакомыслия, я против диссидентства.

Как Вы это понимаете?

Ну как Вам сказать? Не знаю. Ну когда за этим больше внешнего, чем внутреннего. Я Вам объясню.

Люди-диссиденты отправлялись в лагеря, в тюрьмы. Разве можно сказать, что это внешнее?

Дайте сказать глухонемому.

Пожалуйста.

В нем нет созидания. Отрицание есть смелое, героическое.

Ну?

С подвигом. Но созидания в нем нет, для меня. Для меня любая точка зрения, если даже она идет вразрез с точкой зрения власти или кого-то еще, должна быть созидательной. Мне неинтересно снимать фильм «Так жить нельзя», потому что для этого ничего не нужно. Возьмите камеру и пойдите по стране, просто пройдите и смонтируйте: «Так жить нельзя». А я хочу знать, как жить можно, как нужно.