2018-2019

2018

​Телевидение и мы (о том, как гражданин взаимодействует с телеиндустрией)

— Ты и представить себе не можешь, до чего фрекен Бок хочет попасть в телевизор, — начал он.

Но Карлсон прервал его новым взрывом хохота:

— Домомучительница хочет залезть в такую, маленькую коробочку?! Такая громадина! Да её пришлось бы сложить вчетверо!..

— Чтобы попасть в телевизор, фрекен Бок вовсе не надо самой лезть в ящик, она может преспокойно сидеть себе в нескольких милях от него, и всё же она будет видна на экране как живая, — объяснил Малыш.

— Домомучительница… как живая… вот ужас! — воскликнул Карлсон. — Лучше разбей этот ящик либо сменяй его на другой, полный плюшек, они нам пригодятся.

Как раз в этот момент на экране появилось личико хорошенькой дикторши. Она так приветливо улыбалась, что Карлсон широко открыл глаза.

— Пожалуй, надо ещё подумать, — сказал он. — Во всяком случае, уж если менять, то только на очень свежие плюшки. Потому что я вижу, этот ящик ценней, чем сперва кажется.

Астрид Линдгрен. «Карлсон, который живёт на крыше, опять прилетел».

Образованные люди не любят признаваться в том, что смотрят телевизор (даже те, кого в нём показывают). Но в жизни тем для разговора не так много, и настоящим пуристом типа — «Я не смотрю телевизор, и вовсе не знаю, что там» — быть сложно. Приходится прибегать к оборотам: «У меня у самого телевизора нет, а вчера зашёл в гости к знакомым, и там показывали вот что…».

Разговаривающие о телевидении делятся на несколько групп. К первой принадлежат те, кто сразу заявляет, что у них телевизора нету. Но их товарищи не лыком шиты, и сразу же начинают мериться отсутствием: «А у меня его десять лет нету!» — «А у меня — двадцать! Что, съел?!» — «А у меня сроду не было» — «А у меня ещё до рождения он отсутствовал!».

Вторая категория состоит из тех, кто, стиснув зубы, признаётся: «А я смотрю, да, смотрю. Нужно запомнить эти лица, все их лица, всю эту мразь запомнить, поимённо, всех, кто поднял руку… Уууу…» Один молодой человек, выложив эротический фильм «***» в Сети, снабдил его оговоркой: «Фильм, снятый подпольно французскими порнографами в Советском Союзе. Можно использовать, как наглядное пособие по вопросу о том, как начинали морально ломать и нравственно развращать нашу нацию. Какими методами её по крупинке, по шажку начинали тогда доводить до нынешнего свинства. Смотрел с глубочайшим отвращением. Но смотрел. Потому что это надо знать и помнить. Чтоб никогда не позволить этому повториться», — ну вот это самое и есть.

Третьи занимают примирительную позицию: «Я вот смотрю… Если немного, то ведь ничего, а? Ну совсем немного — тогда ведь ничего? Ничего, правда? Тогда ведь можно? Передачу про котиков смотрел… Ну как-то же она называлась? Ну, про котиков. Или про ёжиков?! Про ёжиков-то наверняка можно?» Они знают, что этические пуристы, которые у них в друзьях, всё равно узнают, и лучше донести на себя самим. Смотрели — но только про ёжиков. Только ёжиков и видели.

На такой разговор всегда приходят люди с универсальными репликами. Они становятся в дверях, обводят взглядом помещение, и говорят: «Бывали хуже времена, но не было подлей». Или: «А виной всему — безблагодатность». И после этого все замолкают и смотрят в пол, как дети, которым не дали сладкого, хоть они себя и вели хорошо и тем мучились.

Одним словом, смотреть телевизор у приличных людей считается неприличным, но откуда-то внутри этого предмета берутся все эти люди с говорящими головами и прыгающими туловищами.

Рассказ именно о том, как честный обыватель может определить свою позицию — по ту или по эту сторону телевизионного экрана.