Публикации в журнале «Нева»

На этом все могло и закончиться. Но судьбе было угодно другое. На счастье ли, или на беду, но Елизавета была знакома с неистощимым выдумщиком и любителем розыгрышей поэтом Максимилианом Волошиным. Волошин — поэт не петербургский, хотя одно время сотрудничал с «Аполлоном». Его настоящая фамилия Кириенко-Волошин. Он родился в Киеве, жил в Москве, в 1893 году переехал в Крым, поселился в Коктебеле. Там и скончался в 1932 году. Петербург не любил. «Не могу выносить Петербурга, литераторов, литературы, журналов, поэтов, редакций, газет, интриг, честолюбий», — писал он в одном из писем. Петербуржцы отвечали ему тем же. Например, главный редактор журнала Сергей Маковский утверждал, что «среди сотрудников „Аполлона“ он оставался чужим по своему складу мышления, по своему самосознанию».

Между тем это была колоритная фигура, представление о которой можно почерпнуть из фольклора. Одним из развлечений многочисленных посетителей дома Волошина в Коктебеле было сочинение дружеских шаржей и рисование карикатур с шутливыми подписями друг на друга. Вот, например, что писали коктебельские гости к юмористическим изображениям гостеприимного и хлебосольного хозяина, кстати, неплохого художника-акварелиста:

Толст, неряшлив и взъерошенМакс Кириенко-Волошин.

Ужасный Макс — он враг народа,Его извергнув, ахнула природа.

Легенды о нем смахивают на рассказы о дионисийских оргиях на легендарной «Башне» Вячеслава Иванова. Волошина называли «Синей Бородой» и содержателем гарема. Он будто бы ходил в прозрачном хитоне до колен, под которым не было нижнего белья, а то и вовсе голый с венком из роз на голове. Его гостеприимный дом в Коктебеле называли «очагом разврата». Все его гости должны были одеваться в «полпижамы», то есть, «кто в нижнюю часть, а кто в верхнюю». Судачили о «праве первой ночи», которое он будто бы присвоил себе по отношению к приезжающим дамам, независимо от того, кто их сопровождает, и замужем они или нет. Но главное, что единодушно отмечали все, знавшие его и в Москве, и в Петербурге, и в Коктебеле, — это то, что он был любителем мистификаций.

Именно ему пришла в голову идея примерно наказать Маковского, поиздевавшись над его эстетством, а заодно и опубликовать таким образом стихи Дмитриевой, к которой Макс был неравнодушен. Для этого неплохо подходил жанр подзабытой к тому времени мистификации. Для реализации этой идеи решили создать образ роковой женщины с потомственными корнями в Южной Америке. Выбрали имя. Оно было составлено из имени одной из героинь рассказов американского писателя Фрэнсиса Брета-Гарта — Черубина и найденного в книгах по магии одного из имен беса — Габриак. Оба имени Волошин объединил дворянской приставкой «де». Получилось довольно загадочно и романтично — Черубина де Габриак. «Они никогда не расшифруют!»— удовлетворенно воскликнул Волошин. Письмо Маковскому написали на прекрасной бумаге и запечатали сургучной печатью с девизом на латинском языке: «Vae victis!», что, как полагали выдумщики, будет легко переведено Маковским на русский язык: «Горе побежденным!». Стихи Елизаветы Дмитриевой под псевдонимом Черубина де Габриак были опубликованы.

С этого момента легенда о загадочной и таинственной Черубине со скоростью молнии распространилась по Петербургу. Все виднейшие петербургские поэты в нее влюбились. Сам Маковский посылал Черубине букеты роскошных роз и орхидей. Изображал влюбленность и автор мистификации Волошин. Однажды из-за Черубины он дрался на дуэли с Гумилевым. Некоторое время об этой истории говорил весь Петербург. Будто бы Гумилев просил Черубину выйти за нее замуж, но, получив отказ, публично высказался о ней в самых откровенных выражениях. Волошин вступился за девушку и дал Гумилеву пощечину. Тут же последовал вызов на дуэль. Дрались не где-нибудь, а на Черной речке, подчеркивая тем самым свою роль в отечественной поэзии. На Черной речке произошла знаменитая дуэль между Пушкиным и Дантесом. На этот раз все обошлось.

Казалось, конец этой блестящей игры никогда не наступит. Но вдруг Елизавету Дмитриеву будто бы начала мучить совесть. И она решила во всем признаться Маковскому. Правда, по некоторым преданиям, к тому времени ее уже выследили и разоблачили сами сотрудники редакции «Аполлона». Так или иначе, все тайное стало явным. Елизавета явилась к Маковскому с повинной. Понятно, что тот постарался «сохранить лицо» и сказал, что «сам обо всем догадывался и лишь давал возможность поэтессе довести игру до конца».