Пучина

- Если бы вы видели проток Муко в день нашего отплытия, то подумали бы, что празднеству не будет конца. Баррера расточал ласки, улыбки, поздравления, довольный завербованной им партией каучеро. Гитары и мараки не знали устали. Фейерверка не удалось устроить - не было ракет, но зато мы стреляли из револьверов. Песни, выпивка, обильный обед. Потом, достав новые бутылки с водкой, Баррера произнес лживую речь, сдобренную посулами и лестью, и уговаривал нас сложить оружие в одну лодку - для того лишь, чтобы среди веселья не произошло несчастного случая. Мы все покорно повиновались.

Я был сильно пьян, но меня не покидала тревожная мысль о том, что в этих лесах нет никаких каучуковых разработок, и мне хотелось возвратиться на свое ранчо к покинутой мною молодой индианке. Однако даже Грисельда высмеивала мои страхи, и я прокричал вместе со всеми при отплытии: "Да здравствует деятель прогресса, сеньор Баррера! Ура нашему предпринимателю! Да здравствует экспедиция!"

Я уже рассказал вам, что произошло после нескольких часов путешествия, как только мы достигли Вичады. У надсмотрщиков Голубя и Оленя на берегу был лагерь с пятнадцатью вооруженными людьми, и, когда мы причалили, они учинили обыск, заявив, что мы якобы совершали налеты на венесуэльскую территорию. Баррера все это подстроил, а сам лицемерно говорил: "Дорогие друзья, милые соотечественники, не сопротивляйтесь. Дайте этим сеньорам обыскать лодки, пусть они убедятся, что мы - безобидные люди".

Люди Голубя и Оленя вошли в лодки и остались часовыми на корме и на носу. Зная, что мы безоружны, они под страхом смерти приказали нам не двигаться с места и застрелили пятерых ослушников.

Баррера сказал тогда, что уезжает вперед, в Сан-Фернандо дель-Атабапо заявить протест против незаконных действий и требовать от полковника Фунеса возмещения убытков. Он уплыл с Грисельдой и Алисией на лучшей лодке, полной оружия и провианта, уплыл, оставаясь глухим к нашим мольбам и проклятиям.

Пользуясь нашим опьянением, Голубь переписал нас и связал по двое. С этого дня мы стали рабами и нас нигде не выпускали на берег. В сосудах из выдолбленной тыквы нам давали маниок. Руки у нас были связаны, и мы, стоя на коленях, ели его, как собаки, уткнувшись лицом в плошки. В лодке с женщинами под палящим солнцем ехали дети. Они то и дело смачивали себе головки, чтобы не умереть от солнечного удара. Плач ребят и мольбы матерей, просивших веток, чтобы прикрыть детей от нестерпимого зноя, раздирали мне душу. В тот день, когда мы вышли в русло Ориноко, плакал от голода грудной ребенок. Олень, заметив на его теле язвы от укусов москитов, заявил, что это оспа, и, схватив дитя за ноги, покрутил им в воздухе и бросил в воду. Кайман мгновенно подхватил ребенка, поплыл к берегу и сожрал его там. Обезумевшая мать бросилась в воду, где ее ожидала та же участь. Пока стража радовалась новой забаве, мне удалось освободиться от веревок; я схватил стоявшую рядом винтовку, воткнул штык в спину Оленя, пригвоздив его к борту лодки, и на глазах у всех бросился в реку.

Крокодилы были заняты женщиной. Ни одна из пуль не попала в меня. Бог вознаградил мое мщение, и вот я здесь.

Рукопожатие Эли Месы влило в меня новую силу. В биении его пульса я почувствовал порыв, с каким он вогнал острую сталь в гнусное тело надсмотрщика. Эти непокорные руки, покрытые золотистым пушком, как и юношеские щеки Эли, умели укрощать сельву, они побеждали реку веслом и шестом.

- Не хвалите меня, - говорил он.- Я должен был всех их убить!

- К чему было бы тогда мое путешествие? - возразил я.

- Вы правы. Не у меня украли жену, моя ярость вызвана чувством сострадания. Лейтенант знает, что я и здесь буду его солдатом, как в Арауке. Так идем же на поиски злодеев и освободим завербованных ими людей. Они должны быть на реке Гуайниа, в сирингале 1 [1 Сирингаль - плантация каучуковых деревьев.] Ягуанари. Они свернули, вероятно, с Ориноко на Касикьяре, и неизвестно к какому хозяину они теперь попали: там немало торговцев людьми. Голубь и Олень были компаньонами Барреры в этом деле.

- Значит, по-твоему, Алисия и Грисельда проданы в рабство?

- Точно не знаю, но могу вам поручиться, что ваши жены - ценный товар. Любой хозяин за каждую из них даст десять кинталов каучука. Так их оценивала стража.

Я вернулся отмелью к своему гамаку, мрачный от тоски и злорадства. Какое счастье, что беглянки отведают ужасы рабства! Хлыст надсмотрщика отомстит им за меня! Они пойдут болотистыми лесами растрепанные, изможденные, неся на голове наполненные каучуком баки, вязанки дров, коптильные котелки. Ядовитый язык надсмотрщика ранит их бранным словом и не даст им перевести дыхание даже для стона. По ночам они будут спать в темном бараке, в отвратительной близости с пеонами, защищаясь от их похотливых объятий, не зная, кто их насилует, а стража зловеще будет пересчитывать людей, указывая их номера в очереди: "Первый!.. Второй!.. Третий!.."