Пуговицы

Все ее жесты вызывали у него болезненные приступы нежности.

По крайней мере он видел, что мало кто из женщин, присутствовавших в зале, закрыли подолы своих вечерних платьев ресторанными салфетками…

* * *

…Пробиться в первые ряды к красной дорожке кинотеатра было трудно.

Люди, особенно те, кому не удалось попасть внутрь, занимали очереди за несколько часов до финала действа. И каменели, защищая плечами и спинами все подходы.

Она подумала, что лучше было бы выйти из зала раньше и занять ближайшее место перед турникетом. Но она сидела слишком далеко, на втором ярусе, и, пока спустилась, улица уже была забита толпой.

К тому же до последнего кадра она не могла оторвать взгляд от экрана, вдыхая и выдыхая каждую реплику, каждый кадр, вздрагивая на каждый знакомый пейзаж, глотая ледяной или горячий комок, что катился горлом от узнавания всего того, что отчасти жило в ней самой.

…Джошуа сам сообщил ей о фестивале и об авторстве фильма, которое действительно принадлежало «той самой» Елизавете Тенецкой. Предложил поехать вместе. Но она отказалась: должна быть одна!

Ведь не было дня, чтобы в ее воображении тем или иным образом не возникала картинка встречи. Первые слова. Взгляд. Преодоление неловкости. Без свидетелей!

Поэтому ехать в Нью-Йорк вместе она категорически отказалась.

Сама — и точка! Чтобы не отвлекаться на разговоры, на какие-то общие заботы, на все, что могло бы рассредоточить ее, сделать встречу банальной.

Конечно, Джош хочет помочь, но в этом случае только выбьет ее из колеи. Он понял и взял в Нью-Йорке только один билет.

Только отзвучали аплодисменты, она бросилась к выходу, пробилась сквозь почти смертоносное ущелье между Сциллой и Харибдой, которое образовала человеческая толпа вдоль красной дорожки, и стала ждать.

Ее швыряло из стороны в сторону вместе с толпой, тянущей руки то к одному, то к другому кумиру. Казалось, что она лежит на каменистом берегу океана и ее сотрясают волны пятибалльного шторма, сдирая кожу с ребер.

И она так же, как другие, подчиняясь общему ритму волн, подпрыгивала, неслась вперед, откатывалась назад и снова, подхваченная натиском тех, кто стоял позади, обдирала ногти о перила турникета.

Затем весь этот шторм вдруг утих.

В ушах запищало, как при резком снижении давления.

В поле зрения возникла женщина в черном платье.

А потом ореол удлинился, образуя длинный световой тоннель.

В конце его, как на фотографии или холсте, она увидела то, что когда-то осталось в детской памяти: красный деревянный пол, окрашенный и блестящий, как лед, оранжевые цветы на шторах, светлые стены, в широких лучах заходящего солнца танцуют золотые балерины. А против света возникает размытый серебристый контур удлиненного тела. Он несет покой, а вместе с ним — тепло невидимых перьев, сыпящихся сверху…

Это была она.

Та, с которой вела бесконечные разговоры после того, как смогла трезво рассуждать и удивляться бесшабашности, с которой возбудила течение жизни.

Вероятно, Мели Страйзен все же была права: она воспитана в тепле и первый же ветерок сбил ее с ног, понес куда подальше «от решения проблемы путем нормальной человеческой беседы». Но разве тогда она могла говорить или рассуждать «по-человечески»?!

Теперь — сможет…

Она жадно всматривалась в лицо женщины на лестнице.

Теперь она была рядом — здесь, в нескольких метрах. Не мнимая, а вполне реальная.

Собственно, в воображении их было две. Та, которую она помнила с детства и юности: стройная, резкая, странно молчаливая, с длинными красивыми волосами, собранными в блестящий пучок или распущенными по плечам, как веер, — и та, которой она могла стать после этих лет.

Возможно, вполне возможно — с серебряными нитями в прическе.

Уставшая.

Разочарованная.

В очках?

Такая, какой может быть женщина в своем возрасте на родине.

Ее радовало, когда американки гораздо старше нее — и не только американки, а все остальные случайные и не случайные здешние знакомые — выглядели девчонками. Они могли себе такое позволить! А она?

Теперь она с восторгом узнавала знакомые черты в коротко подстриженной худощавой и стройной женщине в простом, но элегантном платье.

Преодолев слабость, задыхаясь, отчаянно работая локтями, пробилась вперед.

Хотела крикнуть — и замерла. И снова заболела, почувствовав неприятный писк в ушах.

И так же понеслась тоннелем лет — прямиком в утробу зачарованного шкафа, выход из которого оказался вдруг в Америке…

На мгновение показалось, что муж посмотрел прямо на нее.

Из последних сил заработав локтями, она стала выбираться из толпы, как насекомое из меда.

Немедленно бежать!

Исчезнуть.

Ничего не нарушить в этом тандеме!

Ведь они шли вместе — счастливые и улыбающиеся.

В вспышках фотокамер, в ореоле счастья.