Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!

Господа изволили по-простому: водочка и закусочка. Первый штоф улетел совершенно незаметно под холодец, и господам потребовался второй. Ханыков даже расстегнул новый мундир, чтобы в полной мере насладиться приятным сочетанием. Но тут взбунтовался Петенька. Он помнил приятный отдых в поместье у дядюшки. Нет, неправы те, кто называет помещиков людьми дикими и необразованными, нелюдимыми. Сам Василий Петрович полагал себя прогрессистом и потому почитал обязательным делать визиты соседям, а равно принимать их у себя. И всякая подобная визитация завершалась пречудесным обедом, на который дядюшкин повар был великий мастер. Петенька лишь удивлялся, как такого искусника еще никто не перекупил, ведь слава об Афоньке шла по всей губернии, и Петеньке доподлинно было известно, что не раз и не два подкатывались соседи, особенно некий Троекуров, обещавший немалые деньги. Откуда взялся Афонька и в каких академиях обучался, неведомо, но слава о Вологодском Вателе гремела. И дядюшка, гордясь своим прогрессизмом, на предложение продать Афоньку каждый раз неизменно отвечал:

– Я своими рабами не торгую, потому что сие противно закону божескому!

Петенька вспомнил вдруг приятные дядюшкины обеды, треснул кулаком по столу и заявил:

– Хватит нам вареных костей. Желаю чего-то более приятного.

– Уж не венгерского ли? – подозрительно осведомился Ханыков. – Ну так это для девочек.

– Нет, разумеется. Просто я так полагаю, что вареные кости приличны для подлого сословия, ну, как те голштинские оборванцы. – Наверное, Петенька произнес это несколько громче, чем полагается, потому что теперь на него оглянулись. – Эй, чла-ек, – махнул он рукой. – Сюда!

– Чего изволите, ваш сиясь? – угодливо согнувшись, подскочил половой.

– Еще штоф и чего-нибудь горяченького на закуску, – Петенька описал рукой полукруг. – Этакого…

– Не извольте беспокоиться, ваш сиясь, все исполним в наилучшем виде, – обрадовался половой. – Жюльенчики из перепелов, прямо с плиты. Грибной жюльен опять же. Тако же мусс из рачьих шеек, если пожелаете. Почки заячьи крученые, в брусничке-с вымачивали. Расстегайчики с вязигой, если пожелаете. Ну еще кулебяка на четыре угла со щеками осетровыми. Буженинка горячая имеется.

Петенька плотоядно облизнулся:

– Ну, как, господа, берем?

Ханыков отчаянно махнул рукой:

– Берем! Все тащи, и, помнится мне, была у вас настоечка брусничная такая. Чудо!

– Не извольте беспокоиться, с ледничка подадим.

Саблуков опасливо спросил:

– А не лишка будет?

– В самый раз, – беспечно бросил Петенька. – Случай-то какой!

Так или иначе, но веселье, поначалу немного скованное, постепенно начало набирать обороты. Ничто так не способствует веселью, как приятная беседа под хорошую закуску. Разговор порхал над столом, точно легкокрылая бабочка, в причудливых его вензелях мелькала то захромавшая борзая сука Ханыкова (Нет, господа, это просто натуральная трагедия! Я ведь за нее Несвижскому пять душ отдал. Вы только подумайте! Собирался вязать, а тут подобная конфузия. Псарь, скотина, не углядел! Запор-рю, мерзавца!), то вдруг разворачивались отрезы мундирного сукна – у кого лучше покупать, да и вообще аглицкое сукно прочнее или нашенских мануфактур (Не говорите, не говорите! Куда нам еще до Европы, с суконным-то рылом…), а сквозь сукно прорывалась сверкающая сталь европейской политик.

– Фридрих Прусский, нет, каков… Покусился на курфюрста Саксонского, правильно матушка-государыня ему войну объявила. Давно пора укорот дать волку германскому.

– Бросьте, прапорщик, не нашего ума сие дело. Да и неизвестно еще, кому в той войне профит будет.

– Что нам до профита. Солдатское дело простое: прикажут – иди дерись, прикажут – иди мирись.

– Нет, нет, господа, воин должен быть одушевлен целью благородной…

– Ты еще скажи, что война ради славы единой ведется. Нет, давно уже миновали времена рыцарские. Сейчас генерал если о чем и думает, так лишь сколько талеров контрибуции с мещанишек содрать. Какая уж там слава.

Коль скоро речь пошла о стали, вспомнили и последний дядюшкин подарок Петеньке. Дело в том, что на день ангела дядюшка прислал новую саблю, да такую, что все приятели обзавидовались. Вот и сейчас Саблуков пристал: покажи да покажи. Пришлось Петеньке брать отложенные в сторону ножны и вытаскивать клинок. Окунев не сумел удержать завистливого вздоха. И правда, сабля была просто чудо: по синеватому лезвию бежали коленца настоящего булатного узора, а возле эфеса красовалась золотая гравировка – бегущий волк.

– Везет же людям, – вздохнул Саблуков. – Мне бы такого дядюшку.

Все расхохотались, потому что прекрасно знали, что дядюшка Саблукова отменный скупердяй, у которого зимой снега не выпросишь. Зато он охотно раздает добрые советы и постоянно обещает: «Вот когда умру, все ваше будет». Хотя там действительно было что наследовать, больше двух тысяч душ, наверное, но пока что Саблукову приходилось только зубами скрежетать да занимать у приятелей под небрежное честное слово с обещанием точно отдать после получения наследства.

– Настоящий «волчец» из Золингена, – не без гордости произнес Петенька.