Пурга уходит через сутки

— Что-то ветерок вроде подул, — замечает Тюриков, вешая ее одежду. И поворачивается к ней: — А я сегодня жену с «материка» жду. По этому поводу пироги затеял. Тесто вон уже подходит, — он показывает на табуретку у плиты, где стоит большая кастрюля, прикрытая холщовым полотенцем — А радиограммы от нее что-то нету. — И без всякой связи спрашивает — Не возражаете, если я умоюсь?

— Пожалуйста.

Тюриков Асе положительно нравится: живой, общительный, держится просто. Ася пытается прикинуть, сколько ему лет. «Тридцать — тридцать пять». Потом замечает, что у него седые виски, и щедро накидывает еще пяток.

Вытираться Тюриков уходит в комнату. Оттуда сразу несет холодом.

— Заходите сюда, здесь не так жарко, — зовет он ее.

— Что вы, я, наоборот, тепло люблю, — отвечает Ася и раскрывает блокнот, готовясь без промедления взяться за дело.

— Слышите? — спрашивает он из комнаты, — Вот это да!

Ася не понимает, что он имеет в виду. Но Тюриков уже на кухне.

— Похоже, пурга начинается, — говорит он.

Она прислушалась. Такое впечатление, будто на крыше кто-то неуверенно приплясывает. Ася приподняла занавеску на окне: стекла затянуты синим смерзшимся снегом. Тогда она открыла форточку. Снежный вихрь ворвался на кухню, форточку отчаянно стукнуло о стенку.

— Я пойду, пока не поздно, — говорит Ася. — А то мне не попасть в гостиницу.

— Может, переждете? Обо всем поговорим…

— Нет, — решительно отвечает Ася. — Если уж пурга зарядит, не переждешь. Я потом приду к вам.

Она застегивает крючки полушубка, прячет блокноты.

В сенях светло: горит электрическая лампочка. Тюриков приоткрыл дверь на улицу. В тот же миг ветер вырвал из его руки дверь, распахнул ее во всю ширь. И сразу какая-то невидимая сила отшвырнула Асю с порога в глубину сеней. Лицо залепило снегом. С гвоздя сорвалось, полетело на пол корыто, задребезжали какие-то железные банки. Все это длится одно мгновенье. В следующую минуту Тюриков уже справился с дверью. В сенях становится тихо и светло. Неожиданно Ася видит жестяную табличку, прибитую на низкой дверце: «Туалет». А рядом еще одна табличка на смежной дверце: «Кладовая». И еще одна: «Топливо». Ася тихонько засмеялась: нет, он все-таки чудак, этот Тюриков.

— Вот они, северные штучки, — говорит Тюриков, подпирая вздрагивающую дверь железным засовом, — Никуда вам не придется идти.

А в доме жара. В большой зеленой кастрюле подходит тесто И если бы не свистело за окнами, не пританцовывало на крыше, не стучало в стены, можно было бы подумать, что никакой пурги вообще не существует на свете.

Ася снова снимает свой полушубок. Неужели пурга затянется надолго? Лучше бы она не ходила к Тюрикову, ведь и так все ясно. Лучше бы сразу шла в правление колхоза, в крайнем случае сидела бы сейчас там вместе с Бабочкиной. Бабочкина, конечно, тоже не пойдет в такую погоду в гостиницу.

— Считайте, что вы моя пленница, — голос Тюрикова оторвал Асю от размышлений. — И пора нам познакомиться, а то так и не знаем, как кого зовут.

— Вас — Лука Семенович, — отвечает она.

— Совершенно верно. А вас?

— Ася.

— А вы умеете, Ася, катать тесто и печь пироги? — неожиданно спрашивает Тюриков.

Ася не умеет этого делать. Но, не желая ударить в грязь лицом, храбро говорит:

— Еще бы! Я любые пироги сварганю.

— Тогда закатывайте рукава, мойте руки и приступим, — шутливо приказывает он.

«А здорово, что я здесь осталась, — неожиданно решает Ася. — С ним куда интереснее, чем с Асей Бабочкиной». »

— Ох ты, совсем забыл! — говорит Тюриков. Он подхватывает свисающий с гвоздика штепсель динамика, вставляет в розетку.

В комнату врывается громкий и довольно монотонный мужской голос:

— Внимание! Говорит местный радиоузел. Граждане, жители поселка Северного! По случаю того, что надвигается пурга, всякое хождение по поселку запрещается, так как оно опасно для жизни. Повторяю…

Тюриков весело хохочет:

— Вот деятели! «По случаю того, что надвигается»! Опять проспали.

Ася хохочет вместе с ним.

6

«Будет пурга!» — определяет Бабочкина, выйдя из правления.

Она не раз видела, как начинается пурга. Сперва где-то в стороне, далеко-далеко мяукнет ветер. И умолкнет. Потом отзовется с другого боку. Опять умолкнет, словно и не было его. Опять откликнется — уже сверху, Снова пропадет.

…У-у-у-у… — и тихо.

…У-у-у-у… — и замрет.

Потом оторвет от земли горсть снега, подбросит кверху, прижмет к земле снежную пыль. Пройдется по крыше, швырнет на крыльцо снежинками. Опять успокоится, притихнет. И вдруг погонит, погонит по улице редкие змейки поземки, длинные, юркие, стремительные. Еще раз швырнет снегом, вскинет его к небу тучкой, закружит ее. А потом завоет, засвистит — и пойдет! Уже не змейки, не облачка — крутая снежная лавина поднимется над землей. Завертится, понесется, как тысячи голодных собак, напавших на след медведя. И не остановить, не унять, не успокоить бешеную снежную карусель. Все поглощает тогда это ревущее и стонущее белое месиво: дома, людей, оленьи стада…

«Идти или не идти?» — подумала Ася Николаевна, остановившись на крыльце.