Пушки и колокола

– Прости, Никола, – Тит решительно мотнул головой, поднимаясь на ноги, – не помощник тебе тут я, – сказав это, он, сопя, поковылял прочь.

– У, черт! – беззлобно выругался вслед пенсионер. Впрочем, другого он и не ожидал. То уже, что Тит сам напомнил про древнюю свою просьбу, а паче еще и пришел в указанное время и место, а еще и что думает об этом рассказал – уже спасибо. Хотя, конечно, жаль, что ушел. Разошелся преподаватель и даже во вкус вошел. Ну, разве что действительно бока намял, даже и не падая. А каково Титу сейчас, так и представить себе Николай Сергеевич не смог. – Ты хоть в баню сегодня приходи! – крикнул он вслед товарищу. – Кости прогреешь после наук!

– Спасибо тебе, мил человек, – развернулся тот. – Да честь больно велика… Вон не сдюжил, а еще и в баню!

– Я, думаешь, сдюжил, – проворчал в ответ трудовик. – У самого все ломит. Ежели в баньке не распариться, так и завтра разогнуться – беда!

– Благодарю за приглашение, – придерживаясь за бок, просопел Тит.

– После вечерни и приходи. И телу роздых, и костям – отрада.

– От Бога ты человек, – поклонился в ответ тот.

– Каков есть.

Удивительно, но вопреки годам своим расцвел, помолодел Николай Сергеевич: румянец на щеках заиграл, да повадки медвежьи, кои, казалось, навсегда прилипли со времен преподавательской деятельности, куда-то улетучились. Уже и улыбаться начал пожилой человек, и каждый Божий день с благодарностью встречал и провожал, да не так: «День откоптил, и слава Богу!», а по-настоящему! До восторга! Раньше, бывало, до школы только доковылял, а уже устал, а тут живчиком с утра до ночи носится – и ничего. И мысли худые мало-помалу улетучились. То, бывало, без анальгина и дня не представлял: к обеду по черепушке боль пульсирующая растекаться начинала от бед каждодневных да общения с клоунами типа БКМ-а[79]

. Ну да и ученики хлопот добавляли. Булыцкого, воспитанного еще в жестком советском духе, до трясучки бесила их вольготно-неуважительная манера общения со старшими. Ну и понимание само, что он в школе – так, экспонат в музее. От безысходности и от безденежья. И все задумки пенсионера: как то музей краеведческий да артель по производству валенок – скорее лично для души. Доказать себе самому, что еще есть порох в пороховницах. Начальству же – так, средство утихомирить буяна да по телеканалам, пусть бы и местным, но засветиться. Ну и то, что в итоге отжать можно было, простите, обменять на айфон последней модели.

Здесь же ничего этого и в помине не было. А была востребованность навыков и знаний, почет и уважение, даже со стороны великого князя, не говоря уже о мальцах, был свой дом с печью и радость от успехов. А еще – женка на сносях, да воздух свежий, да пища не из опостылевших сетей. К тому – физические нагрузки: покосы, кузница, да и просто ходьба, а со дня сегодняшнего еще и искусства боевые. И баня по-черному как минимум раз в неделю. Подтянулся Николай Сергеевич, окреп. Уже и тоска по дому да оставшимся в грядущем родным отпустила, уступив место деловитой мудрости да хватке крепкого хозяйственника, к которому уже и соседи нет-нет, да за наказом дельным обращались. И это, между прочим, трудовик считал одним из главных своих достижений.

Послав домой с наказом о том, чтобы баню готовили, мужчина отправился в мастерскую к Лелю. Завтра поутру на сенокос собирался, да не просто так, но с новинкой очередной: прототипом велосипеда. Так, чтобы не на плече косу тащить, но, привязав к перекладине, спокойно довезти.

Зима ох как тяжко прошла; лошадей, и без того немногочисленных, забили. Кто-то – чтобы семью прокормить. Кто-то – выбирая между буренкой и лошаденкой; ведь не удержать обоих было. Вот и получилось: тех меринов, что покрепче, успели выкупить, распределив в том числе и по конюшням вновь прибывших бояр. И вот теперь соседям помогали с пахотой, дав уже наказ Ждану верному: выбирать из более чем тридцати лошадей самых выносливых и крепких, случки устраивать да потомство от них получать и уже самых могучих из жеребят дальше скрещивать. Но то – на грядущее, а сейчас – самодвижущийся механизм.