Пушки Острова Наварон

— Ах, вот что! — проронил он. — Птенчик вылетел из гнезда. Бедный маленький птенчик! — Мэллори вздрогнул, увидев, как взвился над головой Стивенса приклад. Но часовой оказался человеком не злым: замахнулся он, лишь повинуясь защитной реакции. Не донеся приклад до искаженного страданием лица, он наклонился и, почти бережно вынув из решительно сжатых, но ослабевших пальцев альпинистский крюк, швырнул его в снег.

Аккуратно приподняв раненого под мышки, подложил под голову потерявшего сознание Стивенса скомканную простыню, невесело покачал головой и снова уселся на ящик.

Гауптман Шкода оказался щуплым человечком лет под сорок.

Щеголеватый, форма с иголочки, внешне веселый и злой в душе.

Отталкивающее впечатление производила его тощая, длинная шея в поперечных складках, которая торчала из ворота мундира с ватными плечами. Впечатление это усугублялось маленькой, яйцеобразной, точно у черепахи, головкой. Когда тонкие бескровные губы его раздвигались — а улыбался гауптман часто, — обнажались два ряда превосходных зубов. Но ослепительная улыбка не освещала лицо гауптмана, а лишь подчеркивала нездоровую бледность его кожи, обтягивавшей острый нос, широкие скулы и собиравшей в складки шрам от сабельного удара, который рассекал левую щеку от брови до подбородка. Однако, улыбался ли гауптман или был серьезен, зрачки глубоко посаженных его глаз всегда оставались черными и пустыми. Несмотря на ранний час не было и шести, — он был безукоризненно одет, свежевыбрит.

Редкие темные волосы с глубокими залысинами напомажены и аккуратно зачесаны назад. Хотя над единственным столом в караульном помещении, вдоль стен которого тянулись скамьи, возвышалась лишь небольшая часть туловища гауптмана, всякий бы догадался, что бриджи его отутюжены, а сапоги начищены до зеркального блеска.

Гауптман был улыбчив. После того как обер-лейтенант Турциг закончил доклад. Шкода тоже улыбнулся. Откинувшись назад в кресле, гауптман опустил подбородок на переплетенные пальцы и весело оглядел присутствующих. Ничто не ускользнуло от взгляда этих невыразительных, пустых глаз — ни караульный возле двери, ни двое солдат, стоящих позади связанных узников, ни Андреа, сидящий на скамье, на которую тот положил Энди Стивенса.

— Молодцом, обер-лейтенант! — промурлыкал гауптман. Операция проделана блестяще! — Он задумчиво разглядывал трех пленников, стоящих перед ним. Лица в синяках, кровоподтеках.

Затем перевел взгляд на раненого юношу, находящегося в полубессознательном состоянии, и снова улыбнулся, соизволив приподнять брови. — Были некоторые сложности, Турциг? Пленные оказались не слишком... э... сговорчивы?

— Никак нет, господин гауптман. Пленные не оказали никакого сопротивления, — сухо отрапортовал обер-лейтенант. И тон, и манера обращения к начальнику безукоризненно корректны, но в глазах скрытая враждебность. — Мои солдаты несколько переусердствовали.

— Все правильно, обер-лейтенант, все правильно, проворковал одобрительно Шкода. — Это опасные люди, а с опасными людьми иначе нельзя. — Отодвинув кресло, гауптман легко поднялся на ноги, обойдя стол, остановился перед Андреа.

— Опасны, кроме этого типа, не так ли, обер-лейтенант?

— Он опасен лишь для своих приятелей, — кивнул Турциг.

— Я вам о нем уже докладывал, господин гауптман. Он и мать родную продаст, лишь бы шкуру спасти.

— И клянется нам в преданности? — задумчиво произнес Шкода. — Вот каков один из наших доблестных союзников, обер-лейтенант. — Вытянув руку, гауптман резко опустил ее. На щеке Андреа остался кровавый след от перстня с печаткой, надетого на средний палец. Вскрикнув от боли, грек схватился одной рукой за лицо, а другой инстинктивно закрыл голову.

— Весьма ценное приобретение для вермахта, — вымолвил гауптман. — Вы не ошиблись, обер-лейтенант. — Заячья душа.

Реакция на удар — вернейший тому симптом. Любопытно, задумчиво продолжал немец, — как часто крупные люди оказываются малодушными. Очевидно, природа как бы компенсирует приобретение одного качества потерей другого... Как тебя зовут, мой храбрый друг?

— Папагос, — угрюмо пробурчал Андреа. — Петрос Папагос.

— Отняв от лица руку, он посмотрел на нее расширившимся от ужаса взглядом и принялся суетливо тереть ее о штаны. Шкода с насмешкой наблюдал его испуг.

— Не переносишь вида крови, Папагос? — спросил гауптман.

— Особенно своей?

После краткой паузы Андреа поднял голову. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Я всего лишь бедный рыбак, ваше благородие! воскликнул грек. — Вы надо мной смеетесь, говорите, что я, мол, не выношу вида крови. Так оно н есть. Страдания и войну я тоже не выношу. Не нужно мне это ничего! — чуть не взвизгнул он, бессильно сжав огромные кулаки. Лицо его болезненно сморщилось. Отчаяние было изображено столь убедительным образом, что Мэллори было решил, что Андреа вовсе и не разыгрывает комедию. — Оставьте меня в покое! — продолжал он жалобным голосом. — Видит Бог, никакой я не военный...

— Весьма неточное определение, — сухо произнес гауптман.