Пушкин

Одно из лучших стихотворений раннего Пушкина (написанное в 1817 году, сейчас же по выходе из лицея) — «Торжество Вакха» — разрабатывало с поразительными художественными деталями эту тему вазовой живописи, саркофагов и античной поэзии. Оно питалось лекциями Кошанского и восходило к «Руководству по классическим древностям» Эшенбурга, с которым он знакомил своих слушателей. В этом стихотворении описано триумфальное возвращение Вакха из похода в Индию:

Вот он, вот Вакх! О час отрадный!Державный тирс в его руках;Венец желтеет виноградный

В чернокудрявых волосах…Течет. Его младые тигрыС покорной яростью влекут;Кругом летят эроты, игры,И гимны в честь ему поют.

..........Эван, эвое! Дайте чаши!Несите свежие венцы!Невольники, где тирсы наши?

Бежим на мирный бой, отважные бойцы!

К 1821 году относится фрагмент Пушкина «Земля и море», представляющий собой переложение идиллии античного поэта Мосха, переведенной Кошанским в его «Цветах греческой поэзии». На уроках Кошанского Пушкин впервые услышал о древних «метрах», которыми впоследствии пользовался в своем творчестве. Здесь были четко поставлены вопросы поэтики, к которым он неоднократно впоследствии возвращался. Если в садах лицея молодой поэт «Цицерона не читал», он все же воспринял в классах профессора Кошанского начала античной культуры, питавшие его раннее творчество.

Пушкин охотно перечитывал французских классиков на уроках Будри. Этот маленький плотный старичок, еще носивший по традиции XVIII века пудреный парик, своим убогим костюмом напоминал скорее якобинца. Такая несогласованность наружного вида отчасти соответствовала и внутреннему его облику. Будри, по словам Пушкина, был ловким придворным, что не мешало ему высказывать на уроках «демократические мысли». Сын итальянца и швейцарки, он с детства жил и учился в Женеве, где поселился его отец, доктор медицины и философии Жан Марат. Культурные традиции фамилии сказались на деятельности старшего сына, знаменитого Жана-Поля Марата, одного из виднейших деятелей революционной Франции, известного также своими научными работами по медицине, физике, уголовному и государственному праву. Не отличаясь дарованиями брата, Давид Марат, ставший в екатерининской России Давыдом Ивановичем де-Будри, проявил себя замечательным педагогом. Лицеист первого курса Модест Корф, давший ироническую оценку всем своим профессорам, отзывается о Будри с высокой похвалой, как о единственном лицейском наставнике, способствовавшем общему развитию слушателей.

В основу усвоения иностранного языка он полагал живой разговор, а в преподавании ставил себе задачей вскрыть перед слушателями «композицию речи», «изобразительное действие слова». Следует думать, что Будри значительно углубил познания, полученные Пушкиным от Монфора и Руссло, и, может быть, первый вызвал в нем интерес к вопросам построения французской классической прозы, заметно отразившейся на позднейших прозаических опытах поэта.

Будри, видимо сразу высоко оценил Пушкина. Уже в первый лицейский год, когда большинство преподавателей отмечает в Пушкине «слабое прилежание», строгий Будри уверенно сообщает: «Считается между первыми во французском классе; весьма прилежен

; одарен понятливостью и проницанием».

В лицейской среде этот профессор представлял единственную реальную связь с революционной Францией. Он не избегал разговоров с учениками о своем знаменитом брате, называл Робеспьера и другие имена той эпохи.

«Он очень уважал память своего брата», записал впоследствии Пушкин. Характерно, что смерть Марата упоминается не раз в стихотворениях Пушкина (в «Кинжале», «Андре Шенье»). Во всяком случае, личная связь старого педагога с одной из героических фигур 1793 года, при общем демократическом уклоне его мышления, сближала его слушателей с духом великой эпохи и по-интимному знакомила с ее выдающимися деятелями.

Любовь к свободе и традиции «века Просвещения» внушал лицеистам и профессор Куницын. В своих курсах он последовательно проводил учение Руссо о естественном праве, противопоставляя его реакционным государственным теориям. Куницын решительно опровергал мистическую теорию права с ее обращением к «воле божеской». В основу своего учения он полагал «всеобщий закон свободы», а выражением его считал человеческий разум. Из этого следовал вывод, направленный против самых основ крепостнического государства: «Никто не может приобресть права собственности на другого человека».

Такие истины звучали великими парадоксами в империи Александра I. Многие воспринимали их с живым волнением и стремились впоследствии служить им. Этим объясняется и знаменитая хвалебная строфа Пушкина, посвященная впоследствии Куницыну, «воспитавшему пламень» лучших из лицеистов первого выпуска.