Пушкин ad marginem

В «Table-talk» именно «чеканка» порой дает основания вспомнить о Шамфоре. «Дельвиг, – пишет Пушкин, – однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался, сказав: «Скажите Барону Дельвигу, что я на своем веку видел более крови, нежели он чернил» (Дн., 107).

Риторически пушкинский Булгарин похож на Бомарше у Шамфора: «Beamarchais, qui s‘ etait laisse maltraiter par le duc Chanlnes, sans se battre avec lui, recut un defi de M. De la Blache. Il lui repondit: «J’ ai refuse mieux»[281]. – «Как известно, Бомарше, – рассказывает автор «Характеров и анекдотов, – не пожелал драться с герцогом де Шоном, когда тот грубо обошелся с ним. Вот почему, получив однажды вызов от г-на де Ла Блаша, он ответил ему: «Я и не таким отказывал» (Ш., 141).

В заключение позволим напомнить еще об одном французском острослове. Эмиль – Огюст Шартье (1868–1951), известный под псевдонимом Ален, однажды сказал: «Хорошо бы мыслить самостоятельно, но разве это возможно?». Пушкин был настолько укоренен в мировой культуре, особенно во французской, что, вероятно, принял бы и эту галльскую шутку.

II GRAN PADRE A. P. в зеркале реминисценций из «Божественной Комедии»

В наши дни стало очевидным, что именно Данте, Шекспир, Гете определяют ту меру, тот вершинный масштаб, по которым следует измерять и оценивать пушкинское творчество. О типологической и преемственной связи Пушкина с Данте начали писать, в сущности, давно. Вначале сравнительные наблюдения касались лишь отдельных стихотворений, и прежде всего тех, которые В. А. Жуковский опубликовал под общим заголовком «Подражание Данту». В последующие годы в результате обстоятельных изысканий, где приоритет принадлежит М. Н. Розанову и Д. Д. Благому, утвердилось мнение, что связь творчества Пушкина с наследием Данте включает в себя разнообразное и глубокое содержание.

Но первым, кто задолго до специальных исследований полушутя указал на возможность параллелей между русским и итальянским поэтами, был сам Александр Пушкин. В одном из поздних автопортретов он соединил свое изображение с дантовским титулом, «пожалованным» великому тосканцу поэтом и драматургом Витторио Альфиери. В третьем томе сочинений Альфиери, изданном в 1818 году, цикл сонетов начинался обращением: «О, gran padre Alighier…»[282]

Впрочем, источником пушкинской надписи могла стать и многотомная «Литературная история Италии», автор которой П.-Л. Женгене, посвятив чуть ли не два тома творчеству Данте, с глубоким удовлетворением вспоминал эти красноречивые слова своего известного современника[283].

Следовательно, надпись под автопортретом недвусмысленно отсылала к Данте. Так титуловал Пушкин автора «Комедии» и в «Письме к издателю» «Московского вестника» (1826), и несколько раньше, в письме к Н. Н. Раевскому. А за три года до этого, будучи в Одессе, он на страницах черновика «Причинами, замедлившими ход нашей словесности…» сделал набросок «канонического» портрета Данте: в традиционном головном уборе со свисающими наушниками. Примечательно, что в конце незавершенного черновика Пушкин писал о Ломоносове, который «сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского» (XI, 21). Такое сочетание рисунка с текстом или, точнее, сочетание такого текста с изображением Данте свидетельствует, вероятно, что и он присутствовал в сознании Пушкина, когда тот размышлял об основоположниках национальных литератур. Это предположение придает надписи к автопортрету вполне определенный смысл. Не случайно комментатор пушкинских рисунков А. М. Эфрос отмечал, что смысл надписи связан с самосознанием поэта, с пониманием «своего исторического места»[284]. Кстати, почти в ту же пору, которой принадлежит этот улыбчивый портрет, П. Я. Чаадаев с одушевлением писал Пушкину: «Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали свое призвание. Мне хочется сказать себе: вот, наконец, явился наш Данте» (цит. по: XIV, 16)[285].