Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837

Первый вариант, понятно, был представлен в консервативной, официальной печати. Для его сторонников было характерно едва ли не все конфликты поэта с верховной властью «списывать» на Бенкендорфа, выгораживая царя; идеализация же особого дружелюбия Николая I к Пушкину подкреплялась односторонним истолкованием сохранившихся документов, в частности — фальсифицированной версии записок А. О. Смирновой, опубликованной в 1895 году[286].

Противоположная мысль про обман, обольщение поэта высказывалась Мицкевичем, Герценом, автором «Письма из провинции», опубликованного в «Колоколе» (Добролюбовым или Чернышёвским?).

Герцен писал о Пушкине: Николай I «своею милостью… хотел погубить его в общественном мнении, а знаком своего расположения — покорить его»[287].

Н. П. Огарёв ещё раньше, в стихах на смерть Пушкина, вот что писал о царе:

Он зло и низостно и больноПоэта душу уязвил,Когда коварными устамиЕму он милость подарил,И замешал между рабамиПоэта с вольными мечтами[288]

.

Наконец, сам Пушкин — не о себе ли — в вариантах поэмы «Езерский»:

Прощён и милостью окован…(V, 400)

В нашем столетии подробное, научное исследование «1826 года» принадлежало П. Е. Щёголеву, который развил версию о Пушкине обманутом, обращавшемся не к Николаю, а к некоему «поэтическому образу царя». Учёный полагал, что «настоящих взглядов царя Пушкин не знал» и что мнения Николая I о Пушкине «оставались такими же при кончине поэта, как они сложились в момент первого свидания»[289].

Пройдёт ещё несколько десятилетий, и современный исследователь заметит: «Условия „договора“ Пушкина с правительством не были ни простыми, ни лёгкими. Николай I не „обманул“ его, „умнейшего человека России“, вероятно, и не пытался обмануть. Разгром заговора был исторической неизбежностью — и Пушкин понимал это. Но историческая неизбежность — слабое утешение в духовных драмах»[290].

Мы привели лишь малую часть суждений, высказанных в течение полутора столетий. Интереснейший спор, где много ещё неясного, противоречивого…

Попробуем разобраться не торопясь. Последуем методу С. М. Бонди, который реконструировал беседу Пушкина с царём, «сопоставляя, с одной стороны, задачи, стоявшие перед Николаем I в первые месяцы его царствования, и с другой стороны, основные моменты мировоззрения Пушкина в эту эпоху и политический опыт, накопленный им к этому времени…»[291].

С осени 1826 года отношения царя, властей к поэту — это переход от милости к «головомойке» и обратно. Важно понять — здесь только тактика, лицемерие или нечто более сложное? Без сомнения, правительство «воспитывало» Пушкина, сознательно переходя от поощрения к выговору,— но исчерпана ли этим сложная тема взаимоотношения столь разных миров?

Вопрос столь же любопытный, сколько трудный; там, «наверху» — только ли обманывали или сами колебались, а порою в известном смысле были «обманываться рады»?

Тем же, кто скажет — какое в конце концов значение имели тайные помыслы Николая, наше ли дело во всём этом разбираться,— тем ответим: без подобного анализа многого не понять в помыслах, надеждах, иллюзиях, творческих планах Пушкина в один из интереснейших, важнейших моментов его биографии.

1826—1830

Итак, чего в самом деле хотели верхи?

Общий политический курс: арестовано и сослано много людей — террор, страх… Но в то же время отставлены Магницкий, Аракчеев и некоторые другие одиозные фигуры прошлого царствования; свод декабристских показаний передан для серьёзного секретного рассмотрения. С начала 1826 года обозначился достаточно популярный поворот во внешней политике, вскоре приведший к войне с Турцией, поддержке восставших греков — тогда как прежде общественное мнение было раздражено безразличием Александра I к судьбе Греции и т. п.

Обращено внимание на крестьянский вопрос: царские рескрипты министру внутренних дел от 19 июля и 6 сентября 1826 года предписывали дворянам «христианское и сообразное с законами обращение с крестьянами»[292].

Крестьянский вопрос — один из главных в открывшемся 6 декабря 1826 года Секретном комитете (В. П. Кочубей, П. А. Толстой, И. В. Васильчиков, А. Н. Голицын, И. И. Дибич, М. М. Сперанский; производители дел Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, позже М. А. Корф). Царь приказал членам комитета выяснить, «что ныне хорошо, чего оставить нельзя и чем заменить. Какие материалы к сему употребить <…>. Еженедельно уведомлять меня при наших свиданиях об успехах дела, которое я почитаю из важнейших моих занятий и обязанностей. Успех, который оным докажется, будет лучшая награда трудящимся[293], а мне душевное утешенье»[294].