Пушкин, Швейцер, Сальери и все-все

Говорить о первоисточниках сочинений Пушкина я сейчас решительно не хочу. Да, конечно, письмо Татьяны - это Марселина Деборд-Вальмор, письмо Онегина - Бенжамен Констан, верность Татьяны мужу - от "Лилии долины" Бальзака...  И так далее... Но все это давно внедрено, вросло, стало органикой русской культуры... Поговорим лучше об интерпретациях. Спектаклей и фильмов по пушкинским произведениям немало, но почему-то мало удачных, почему-то Пушкин, как правило, представлен то примитивным лириком, то примитивным моралистом. На этом фоне созданный по собственному сценарию фильм Михаила Швейцера "Маленькие трагедии" выглядит гениальным исключением. Швейцер отважно брался за экранизации очень серьезных произведений. Обычно чем лучше произведение, тем хуже экранизация. У Швейцера не так - и его "Воскресение", и "Время вперед", и "Крейцерова соната", и "Золотой теленок" - фильмы замечательные.... В своих "Маленьких трагедиях" Швейцер решил не ограничиваться пушкинским циклом. Швейцер начинает со "Сцен из Фауста". Двое юношей в купальных костюмах прогуливаются по пустынному пляжу, дурачатся, борются шутливо. Впрочем, так ли уж шутливо? Ведь это по сути борьба с дьяволом, потому что эти юноши - Фауст и Мефистофель.  Фаусту скучно, все в мире изведано и предопределено. Остается лишь уничтожить этот мир. И по приказу Фауста Мефистофель взрывает корабль; и наверное, тот самый корабль, который поплывет у Феллини... Но у Пушкина взрыв - и - начинается фантасмагория сюжетов, одежд и лиц... В роскошной квартире поэта-аристократа Чарского появляется бедный итальянец-импровизатор. Он входит вкрадчиво, как бы увертываясь от слуги, пытающегося прогнать его; он входит, как... Мефистофель!.. Юрский действительно (по замыслу режиссера, конечно!) похож на исполнителя роли Мефистофеля - Николая Кочегарова... Дальнейшее мы помним: Чарский поражен легкостью таланта импровизатора, которому великолепные стихи даются так легко... Чарский размышляет, опершися на гранит, и видит в водном отражении... себя в облике Сальери... Что же так поразило Чарского?  "... Как! Чужая мысль чуть коснулась Вашего слуха и уже стала вашею собственностью, как будто Вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак, для Вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни  того беспокойства, которое предшествует вдохновению... Удивительно, удивительно!.." Здесь "чужая мысль" - конечно, мысль Бога, озарение, божественное вдохновение... Но погодите, ведь об этом размышляет и Сальери: "Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений - не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия,  молений послан - А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?.." Так ведь и Чарский о том же! Только в его случае ситуация еще и заострена. Импровизатор вне проявлений своего дара - пошлый резонер, мелочный и мелкий человечек, с которым Чарскому и говорить-то не о чем... В любой трактовке "Моцарта и Сальери" никто не сомневается, что Пушкин соотносит себя именно с Моцартом. Но тогда, знаете ли, выходит, что Пушкин примитивен и даже и глуп. А ведь и Моцарт и импровизатор - некоторые "вещи в себе"; существуют погружённые в обыденность, и вдруг - озарение и гениальный продукт легчайшего творческого процесса! Именно Сальери и Чарский трудятся, мучатся, мучительно рефлексируют... И это тяжело. А Моцарт и импровизатор - праздные гуляки, некие райские херувимы поющие... Они - фантомы, они - желаемое творцами, а не действительное  творческого труда. И все это как бы суммирует Маяковский: "Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды". А хотелось бы: "... запел вдохновенный простак... Пожалуйста!" Но вот этого райского беззаботного "Пожалуйста" не будет. Вот и подумайте, с кем себя соотносит Пушкин...Одна из ключевых сцен "Каменного гостя" ужин у Лауры. Богатые кутилы, светские бонвиваны собрались провести вечер у доступной женщины, фактически у куртизанки. Но Вы только послушайте, какие реплики: "... никогда с таким ты совершенством не играла! Как роль свою ты верно поняла! Как развила ее! С какою силой! С каким искусством!" И Лаура отвечает вполне моцартиански: "... Я вольно предавалась вдохновению..." Но оказывается, Лаура - это Моцарт, способный к самоанализу, к рефлексии, почти как Чарский и Сальери: "...слова лились, как будто их рождала  Не память рабская, но сердце..." Роль Лауры ни одной актрисе еще не удалась; наверное, потому что сыграть интеллектуальную, тонко участвующую красавицу очень трудно. У Швейцера не удалась роль и восточной царевне Матлюбе Алымовой; но если уж никому не удалось, почему же ей должно было удасться?.. Но идем дальше. Если - опять же - мы станем думать, что в "Скупом рыцаре" Пушкин бичует скупость, то "Наше все" сделается у нас - опять же - примитивным резонером... Кто же такой, или даже лучше: что же такое этот барон?.. И зачем ему деньги? И это ведь не простые деньги, а золотые в самом буквальном смысле слова! Золотые монеты нужны старому рыцарю... для вдохновения! Ведь он по сути своей - поэт! Любая монета дает толчок творческому вооображению: вот безжалостный взгляд на несчастную вдову и ее сирот; вот вползает окровавленное злодейство; вот раскрываются сказочные сады; вот грабит путника разбойник Тибо... И как больно допустить, чтобы эти золотые источники вдохновения превратились в простые деньги и были потрачены на обыденные пошлые, зато вполне реальные удовольствия!.. Но мы близимся к финалу. Мир окончательно превращается в жуткий пир во время чумы. Но играет музыка, поет женский голос, и произносит стихи отчаянный мужской голос... Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!.. Импровизатор превращается в таинственного вершителя судеб. Завершаются импровизации. Пустеет зала. Все и вся исчезает. И остается лишь посмертная маска Поэта.