Пушкинский том

О сколько нам открытий чудныхГотовят просвещенья духИ Опыт, [сын] ошибок трудных,И Гений, [парадоксов] друг,[И Случай, бог изобретатель].Пушкин, 1829

Писано и не дописано осенью 1829 года. Как легко, однако, Пушкин пренебрегал своим другом, бросая его на полпути… само по себе парадокс.

Парадоксов – это фамилия такая, а у него был друг… Ничего удивительного: у нас в школе был ученик по фамилии Феноменов.

Парадоксальность всем во всём понятного нашего Пушкина впервые доходила до советского школьника в его необъяснимой любви к осени. Что тут хорошего, когда каникулы кончились и опять в школу! Опять по цепи кругом.

Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи…

Какие там мухи! Когда классные муки. Опять же:

Зима! Крестьянин торжествуяИдет, держась за кончик…

Любовь поэта к 19 октября, куда ни шло: он школу закончил.

А чего же это крестьянин так уж торжествует?

А – пахать не надо. Можно торговать плодами летнего труда.

Близость барской и крестьянской жизни нами подзабыта.

Пушкин начинает пахать осенью, собирая свой урожай опыта ошибок трудных. Одному не под силу. Но тут на помощь приходит его друг.

Вот сидим мы в ЦДЛ с Владимиром Соколовым над рюмочкой.

– Никак не могу спиться! – то ли с горечью, то ли с гордостью изрекает он великую фразу.

Слово за слово, и – Пушкин!

– Вот, – говорит он уже умиротворенно, но сердито. – Все говорят «гармоничный»… Какое там! Всегда противоречие.

Октябрь уж наступил – уж роща отряхаетПоследние листы с нагих своих ветвей…

Какие уж тут листья, если ветви нагие!

Вспомнил Володю и грустно стало: сколько нас уже облетело… За что же я держусь?

Выходит, зря я тогда убрал четверостишие из стихотворения, посвященного его смерти:

Поэма под названием «Сюжет»Всё мучила его, но не писалась.Сюжета, кроме смерти, нет как нет,

Особенно, когда в запасе старость.

Бабье лето опять же. Унылая пора, очей очарованье…

«Люблю я пышное природы увяданье». Петербург не Москва, но и Михайловское не Болдино. Правда еще и в том, где осень похуже.

Два бедных деревца, и то из них одноДождливой осенью совсем обнесено,И листья на другом, размокнув и желтея,Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.И только. На дворе живой собаки нет.

«Скука, холод и гранит» – только в Петербурге осень бывает еще хуже. И это было еще одним, последним условием для написания «Медного всадника».

Размышление над «Полтавой»

1709–2009, 1828–2014

К трехсотлетию Полтавской Битвы

Полжизни назад прекрасным летом я обнаружил себя стоящим на поле Полтавской битвы. Это было неожиданно сильное чувство. Во-превых, поле было и впрямь полем, засеянным только Господом васильками и божьими одуванчиками. Во-вторых, я попал в строку пушкинской поэмы.

Как пахарь битва отдыхает…

Но что меня растрогало, так это равноправие памятников павшим, как русским, так и шведам. И сохранность была хорошая. Будто совместно пролитая кровь и поэзия облагородили, даже европеизировали пространство. Пустота, тишина, чистота.

Лишь согласное гуденье насекомых.

Однако… «Лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен». Петр всё еще оставался здесь. Отгремевшая старинная битва продолжала висеть в воздухе.

«Поэзия – соединение далековатых понятий»… Ломоносов или Пушкин? («Битва», М., 2009.)

Не перечитывал «Полтаву» слишком давно. Мне лучше известны обстоятельства написания поэмы, чем ее текст: после того, как Николай I освободил поэта из ссылки, после того, как «Борис Годунов» не прозвучал (знаменитый отзыв благодетеля переделать драму «в повесть на манер Вальтер Скотта»)… Пушкину надо чем-то подтвердить свой свободный статус в 1828 году.

«Полтава» догоняет и перегоняет «Бориса Годунова» как бы в предвосхищении предстоящих польских событий:

То давний спор славян между собою…

Строчка, за которую Пушкина еще будут распинать либералы с 1831 года до сегодняшнего дня.

В завязку сюжета Пушкин кладет драму вполне оперную: месть Кочубея гетману Мазепе за обесчещенную дочь Марию. Но очень уж скоро содержанием поэмы становится политика.