Пусть будет вечна...

— Чтобы рассказать, что за этим кроется, — настойчиво повторил художник и я переключил мысль на него. — Вот первая посылка: иногда мне кажется…

КУБИК ПОНЕМНОГУ РАСКРЫВАЕТСЯ

Художник приподнялся, сел, прислонился к камню, накрытыми его джинсами, — худощавый, мускулистый, загорелый. Он смотрел на меня.

— Иногда мне кажется, что жившие здесь давным-давно люди оставили на мысу нечто большее, чем пепельно-серую кладку своих домов, черепки посуды, амфоры и надгробные плиты. Что-то еще… Я думаю — я начал это явственно ощущать, — древние стены заряжены энергией их чувств и мыслей, и можно не то что услышать, а скорее как-то там уловить вдруг чей-то возглас, слово, мысль, осветившую мозг две тысячи лет назад…

Кубик говорил сейчас то, что я и сам чуял краем сознания и что меня уже беспокоило и требовало определяющего слова.

— …а может, вообще этот мыс — гигантский аккумулятор, по которому мы бродим, не чувствуя одиночества, потому что нас все время кто-то окружает, куда нас тянет как магнитом, где бы мы ни были… словно нас кто-то позвал сюда…

Внимательный взгляд на меня.

— …словно нас сюда кто-то позвал…

— Дядя, — коснулась моей спины чья-то мокрая рука, — дядя, можно, я с вашим ружьем поныряю?

Худенький загорелый светловолосый пацан возник из моря и ухватился за скалу.

— Давай.

— Как-то раз, — продолжал Кубик негромким голосом, — я приехал на этот берег, когда в него били штормовые волны. Спецально приехал из другого города, где был в командировке, чтобы хоть часок побыть на моем мысу. Увидеть его в шторм… На мыс катили с моря громадные зеленые волны-валы. Ухали в берег — камень охал, стонал, содрогался, то и дело я слышал взрыв — над берегом вставала белая стены брызг…

Художник сидел полузакрыв глаза.

— Я спрятался от ветра за одной из древних стен и смотрел, смотрел на зеленые страшные валы. Брызги долетали до меня, я слизывал с губ соленые капли.

И конечно, в какую-то одну из минут — они не были помечены уже никаким временем — я и сам оторвался от своего, оторвался и легко переместился на две тысячи лет назад и обратился в жителя древнего города — он, как и я, спрятался в шторм за стену дома, чтобы смотреть и смотреть на валы, сокрушавшие берег…

Кубик словно бы считывал текст с какой-то страницы. Или, скорее, он как художник восстанавливал подробную картину происшедшего не так давно.

— У скал грохотало, здесь сшиблись Море и Суша… Мой двойник (и я) не отрывали глаз от непримиримой схватки двух гигантов. За его спиной стояло множество одноэтажных и двухэтажных домов, на полках в комнатах, в глиняных светильниках колыхались от порывов ветра снаружи огоньки, прислуга (рабы) принесла разожженные во дворе жаровни; кто-то приказал подать вино…

Кубик взглянул на меня: я слушал. Я только думал, так же ли он умеет рисовать, как рассказывать.

— В комнатах шли негромкие беседы, их прерывали бешеные удары ветра то в стену то в крышу… На смуглых запястьях женщин были золотые, серебряные, бронзовые или стеклянные (модный материал) браслеты — синие, голубые, перевитые, как шнурок, широкие, с пузырьками воздуха внутри; узорчатые застежки на плечах, кожаные сандалии на босу ногу… Звучали то мужские, то женские голоса:

— Папий!

— Адмет!

— Эант!

— Ойнанфа!

— Лаодика!

— Ксанф!

Стена, за которой я спрятался от ветра, была всего в двух-трех метрах от обрыва, отсюда битва волн с камнем была видна на большом протяжении берега, то низкого галечного, то высокого скалистого — над ним взлетали гейзеры брызг. Под обрывом близ моей стены была широкая полоса гальки, но иная волна докатывалась до откоса и я чувствовал ее жуткую силищу. Ветер так или иначе доставал меня, тузил справа, слева; почти оглохший от грохота, иззябший, я тем не менее не отрывал глаз от зрелища битвы…

Кубик продолжал рисовать:

— Волны выходили из кипящего моря, вырастали, набирали тяжелой и ударной мощи. Поднявшись на дыбы, зеленая махина обрушивалась на галечный берег, круша его и себя, череда их была бесконечна. Стоило разбиться одной, как уже следующая грозно вздымалась над берегом, готовя многотонный удар.

Вокруг нас плескались, кричали, визжали, но я настроился на ровный голос Кубика и слышал только его.

— В одном из домов на мысе кто-то ждал спрятавшегося за стеной (его? меня?), выходил во двор, поднимал голову к несущимся по небу в клочья разорванным тучам, слушал близкий гул шторма. Потом возвращался, потирая озябшие плечи и руки, плотно закрывал за собой дверь и спешил к жаровне, чтобы омыть им заледеневшее лицо.

Когда открывалась дверь, к вошедшему по-собачьи настороженно поворачивался огонек светильника: узнав хозяина, он трепетал и быстро успокаивался и ровно освещал уже часть комнаты, где привычно стояли и лежали вещи.