Пусть льет

Он не думал, но на ум ему пришли слова; все они слеплялись в вопросы: «Что я здесь делаю? К чему двигаюсь? Что все это значит? Почему я это делаю? Что тут хорошего? Что произойдет?» Последний вопрос остановил его, и он не думая принялся закуривать другую сигарету, однако мгновение спустя отложил ее, незажженную, на подлокотник кресла. «Что произойдет?» Что-то, несомненно, должно произойти. Невозможно, чтобы все продолжалось как есть. Все это слишком маловероятно, его придавливает бессмысленным, неопределимым весом вещей во сне, в таком сне, где каждый простой предмет, каждое движение, даже свет в небе тяжелы от безмолвного значения. Должна быть передышка; внутрь должен попасть какой-то воздух. Но ничего не происходит, говорил он себе. Нужно заставить что-то происходить. Вот на чем он застрял. В нем нет того, что заставляет все происходить; никогда не было. Однако стоило дойти до этой точки, как он понял, что на миг, во всяком случае, это — дно; оттуда путь незаметно вел вверх. Там был крохотный отдаленный булавочный укол надежды. Ему придется пошарить, чтобы определить, откуда он. Торжествующе Даер выволок его и осмотрел: дело просто было в том, что у него — слепая, совершенно неразумная убежденность в том, что, когда настанет миг, если ничего не произойдет, какая-то часть его возьмется и заставит что-то произойти. Когда он о ней думал, она выглядела вполне бессмысленно; просто таяла, ослабевала, поэтому, чтобы ее спасти, он снова запрятал ее в темноту. Даер не мог в это поверить, но ему нравилось, что она там. Он встал и принялся беспокойно расхаживать по комнате. Наконец растянулся на кровати и, лежа неподвижно, попробовал спать. Через минуту выпутался из ботинок и брюк и натянул на себя покрывало. Но его мысли обращались к Хадиже, с этим ее совершенным личиком, с ее гибким телом, как у молодой кошки.

«Это было всего лишь вчера, — недоверчиво подумал он. — Господи, и до воскресенья?» Ждать еще шесть дней. Есть лишь один способ ее найти, и даже он может оказаться невозможен. Он сходит к этой толстухе мисс Гуд в «Метрополь», выяснит, знает ли та ее адрес. Немного погодя он успокоился. Волны, Хадижа, чайки. Когда он проснулся, уже стемнело.

14

У Юнис Гуд имелась одержимость: времени на свете осталось очень мало, и если хочешь что-то сделать, лучше делать это быстро, иначе будет слишком поздно. Ее представление об этом сегменте вечности, только ее, несколько озадачивающе выражалось фразой, которую она записала в блокнот вскоре после прибытия в Танжер: «Между грохотом, раздирающим воздух, и вспышкой той самой молнии, что поражает тебя, есть доля секунды, кажущаяся бесконечной, и в ней ты сознаешь, что конец настал. Доля секунды — это сейчас». Однако тот факт, что разум ее постоянно возвращается к этому идефиксу (как деревяшка, плавающая в заводи водопада, вновь и вновь возвращается, чтобы только нырнуть вглубь под падающей водой), а не побуждает ее ни к какому действию, обычно способствовал лишь параличу ее способностей. Быть может, часть неприятностей вызывалась просто ее габаритами: как большинство громоздких предметов, она трудно приводилась в движение. Но когда начинала действовать, набирала скорость. Связь с Хадижей подтолкнула ее в некоем направлении — к полному владению девушкой, — и пока у нее не возникнет иллюзии, что она этого достигла, будет ломиться вперед, не глядя ни вправо, ни влево.

Закончив звонить мадам Жувнон, она накарябала записку Хадиже: «Esperame aqu'i. Vuelvo antes de las cinco»[85] — и оставила ее криво свисать с края стола посередине, придавив вазой с хризантемами. Хадижа попросит горничную Лолу прочесть, если что.