Пусть льет

Время от времени моторка проходила по зыби, где более теплое средиземноморское течение не соглашалось с волнами, надвигавшимися с Атлантики. Барашки рассыпались и шипели в темноте у бортов, и лодка, вздымаясь, оставалась на миг в равновесии, содрогаясь, когда ее винт покидал воду, после чего снова ныряла вперед, как счастливый дельфин. Справа, вырезанные бритвой на фоне яркого неба, за ними высились черные горы Африки. «Этот паршивый мотор нам еще покажет», — думал Даер: бензиновый запах был слишком силен. Час назад самым главным было попасть на борт; теперь — сойти на берег. Когда ощутит под ногами почву Испанской зоны, предполагал он, ему станет известно, каким будет его следующий шаг; не было смысла планировать, пока не знаешь, каковы возможности. Он расслабил тело, как мог, без риска оказаться сброшенным на дно лодки.

— Покурим? — спросил Тами.

— Я же сказал, нет! — заорал Даер, в ярости садясь, маша руками. — Никаких сигарет, никаких спичек в лодке. Что с вами такое?

— Он хочет, — пояснил Тами, а джилали тем временем, сидевший на руле, чиркнул спичкой и попробовал прикрыть огонек от ветра. Попытка оказалась безуспешной, и Тами удалось его разубедить и следующую не зажигать.

— Скажите ему, что он чертов дурак, — крикнул Даер, надеясь тем самым перетянуть Тами на свою сторону. Но Тами ничего не ответил, остался сидеть, нахохлившись, на дне лодки у мотора.

О сне речи даже не было; он слишком для этого был настороже, но, лежа в состоянии навязанного бездействия, ни о чем в особенности не думая, он понял, что вступает в ту область своей памяти, которую, как он считал, утратил навсегда, пока не увидел снова. Началось с песни, возвращенной к нему, быть может, движением лодки, и только от песни той он был когда-либо по-настоящему счастлив. «Спи. Усни. Мой маленький дитенок. Мама тебя стукнет, коль не будешь спать. Баю-бай. Засыпай. Мамина детишка. Мамин алабамский негритенок». Слова там не могли быть такими, но именно их Даер теперь помнил. Он был укрыт лоскутным одеялом, надежно подоткнутым с обеих сторон, — пальцами он ощущал швы крестиком, где соединялись лоскуты, — а голова его лежала на стеганой подушке, которую ему сделала бабушка, мягче подушки он никогда не чувствовал. И, как небо, над ним распростерлась мать; не лицо ее, потому что в такие мгновения ему не хотелось видеть ее глаза, поскольку она была всего лишь человек, как любой другой, поэтому он держал глаза зажмуренными — так, чтобы она превратилась во что-то гораздо могущественнее. Если он их откроет, на него глянут ее глаза, а это повергало его в ужас. С закрытыми глазами же не было ничего, кроме его кровати и ее присутствия. Ее голос звучал сверху, и она была вокруг; так в мире не оставалось возможности для опасности.

«Как мне, к черту, пришло это в голову?» — не понимал он, садясь и глядя назад, не скрылись ли уже огни Танжера за мысом Малабата. Те по-прежнему были на месте, но черные драные скалы медленно вспарывали их, покрывая их тьмой пустынного побережья. На вершине утеса опять и опять вспыхивал маяк, автоматически, со временем становясь тем, чего уже не замечаешь. Он с досадой потер друг о друга пальцы: на них как-то налипла смола и не оттиралась.

А маленькая лодка все увереннее заходила в область затененной безопасности, дальше от огней и возможности обнаружения, и он поймал себя на том, что думает о воде как месте уединения. Казалось, лодка теперь шумит меньше. Ум его обратился к вопросу о том, что за человек сидит с ним рядом на дне, ничего не говоря. Он разговаривал с Тами, сидел и выпивал с ним, но все эти мгновения, что они провели в обществе друг друга, ему ни разу не приходило в голову спросить себя, что за мысли бродят за этими невыразительными чертами. Он посмотрел на Тами: его руки были сложены на туго подогнутых коленях, а голова, закинутая назад, опиралась на планширь. Казалось, он смотрит вверх, на небо, но Даер был уверен, что глаза его закрыты. Возможно, он даже спал. «Почему нет? — подумал он чуть огорченно. — Терять ему нечего. Он ничем не рискует. Для Тами легкие деньги — вероятно, легчайшие, что он когда-либо заработает своей лодчонкой. Ему наплевать, доберусь я туда или нет. Конечно, может спать. Надо было мне одному ехать». Так он безмолвно кипел, не понимая, что единственная причина, по которой ему не нравится этот гипотетический сон, — в том, что ему не с кем поговорить, ему более одиноко под этим зимним небом.