Пусть любить тебя будет больно

- А что завтра, а не сегодня? Или мне поторопить его? Может, ему мизинцы их повысылать, чтоб побыстрее двигался?

- Не кипятись, Ахмед. Не надо горячиться – мало ли, разнервничается Бешеный и глупостей наделает. Сказал, что завтра привезет, он где-то по своим шляется. Пьяный звонил.

- Ясно. Ты смотри, Леший, завтра доков не будет – я тебе кишки на шампур намотаю и Ларку твою по кругу пущу. А ты это кино смотреть будешь со вспоротым брюхом. Мне надоели эти игры! Я и зверенышам бошки поотрезаю. Мне по хрен! У меня товар уйти должен через два дня! Не уйдет – я вас всех под рельсы положу. Ясно?

- Ясно. Будет все завтра.

Руслан отобрал у Лешего телефон и отключил звонок.

- А теперь слушай меня внимательно – один твой неверный шаг, и я сам тебя вместе с Лариской твоей в расход пущу. Она к тебе вернется, когда я детей получу. И не зли меня, Леший, а то я и Эдика твоего прижму. Понял?

Лешаков кивнул и со лба пот смахнул.

- Ты не жилец, Бешеный, ты знаешь об этом, да?

- В отличие от тебя, мразь, я об этом знаю. Только я пока поживу. У меня дел много. Управлюсь, и мы с тобой вернемся к этому разговору еще раз. А пока подотри под собой лужу и молись, чтобы Ахмед моих детей не тронул. Хорошо молись. От души.

- Отдаааай ему компанию. Что ж ты уперся как баран?! И все бы закончилось!

- Я не отдам ему компанию. Руслан Царев никогда не нарушает данного слова. Если я сказал нет – значит, это нет!

- Ну и дурак!

- Возможно. Не спорю. Но я не продажная сука, которая трясется за свою шкуру и готова даже дочь подложить под кого угодно, лишь бы бабла срубить. Все, Леший. Ты все понял? Никаких лишних телодвижений – узнаю, сам дочь твою порешу и тебе снафф муви на смартфон пришлю. Говорят, это модно! Вместе с Ахмедом посмотрите – он оценит.

23 глава

Я долго смотрела на нераспечатанный конверт и, открыв ящик стола, положила поверх тридцати других…Тридцать первое, присланное им обратно. Несколько недель туда и обратно. Недель ожидания, надежды и молчаливого упрямства. Он их даже не открывает, тут же шлет назад, а я с такой же настойчивостью пишу ему следующее. Пишу медленно, смакуя каждое слово, каждую фразу и предложение.

Я общаюсь с ним. И пусть это не диалог, а монолог, но как говорят - мы должны слышать то, что нам так и не сказали, и только тогда мы обретем истину. Читая между строк, впитывая с паузами, прислушиваясь к тишине. Ведь далеко не всё можно описать словами. Молчание зачастую красноречивее любых слов. Его молчание. Я слишком хорошо знала адресата, чтобы не сомневаться – это молчание оглушительней крика. Иногда я даже боялась, что ответит. Напишет жестокое: «оставь меня в покое», или «я не люблю тебя, не жди, не верь, не надейся». Если кто-то мог увидеть в этом молчании пренебрежение и презрение – я видела отчаяние и дикую силу воли, которую пыталась сломать своей настойчивостью и сломаю. Когда-нибудь эта стена падет под натиском моих ударов. Я буду биться об эту стену до крови, синяков и ссадин. Вода точит камень, и это правда. Только время покажет, что я не сдалась. Только оно истончает эту преграду и сокращает пропасть. Не наоборот, как мог бы кто-то подумать. Из сил выбиваются не в начале пути, а в самом конце, когда уже нет надежды на второе дыхание, и именно тогда мы ближе всего к нашей цели. Мне слишком тяжело сейчас, только потому что я близко. Я готова к тому, что станет еще тяжелее и больнее. Готова ко всему.

Иногда я закрывала глаза, проводила пальцами по поверхности конверта и представляла себе, как он получает письмо, смотрит на конверт. Я видела его лицо - слегка бледное, худощавое с лихорадочным блеском карих глаз. Как слегка щурится и сжимает челюсти. На колючих скулах играют желваки, и я буквально физически ощущаю их линию под пальцами. Как будто рисую ее мысленно до ямочки на волевом подбородке, вверх к сжатым губам, обводя их контур, повторяя линию носа к глазам, заставляя их закрыть, чтобы трогать ресницы и разглаживать морщины между бровей, а потом зарыться в непослушные волосы, привлекая к себе.

Я представляла, как дико ему хочется вскрыть конверт, сожрать каждую букву и перечитать их тысячи раз. Затереть пальцами, помять в карманах и спрятать под жесткими наволочками тюремных подушек. Но он отказывает себе. Отбрасывает, как горящий уголь обожженными пальцами, чтобы не обжечь душу. Свою и мою. Чтобы отобрать у меня то, что мешает жить дальше без него – надежду. Мой наивный упрямый безумец, у человека можно отнять все, кроме трех вещей – свободы, надежды и веры. Потому что они живут в сердце, и пока человек жив, он будет верить и надеяться. Это неподвластно желанию, неподконтрольно и неуправляемо, как ревность и любовь. Нельзя сказать себе «не жди, не надейся, не верь»… Так же, как нельзя сказать: «не люби и не ревнуй, или люби этого, а не того». Такой выбор делается на космическом уровне, и этот космос никогда не покорится нашим желаниям.