Пусть любить тебя будет больно

- Сожалею. Нужно любить и не думать о том, «как лучше». Отказывая и себе, и тому, кого любишь, ради какой-то правильности, идеальности. Потом тебя же за эту правильность и ненавидят. Надо неправильно. Надо так, чтоб это «неправильно» приносило счастье. Идеальность уродлива, Оксана. Безобразная и отталкивающая. Она мертвая. Красота в ошибках, глупостях, промахах. Меня ненавидят за то, что я хотел идеально, безупречно. Люто ненавидят, и самое паршивое – заслуженно.

- Все не так. Я не думаю, что вас ненавидят. Не вижу этой ненависти.

Он усмехнулся, прокручивая в пальцах сотовый.

- Здесь даже думать не надо. Ненавидит. Я эту ненависть кожей чувствую. Просто жалеет старого. В этом отношении он лучше, чем я. Я бы не жалел – дал бы под зад коленом. В этой жизни жалость слишком отвратительна. Если уважаешь – не жалей, а пристрели. Намного гуманней.

- Мне кажется, вы себя совсем не знаете. И никому не давали себя узнать.

- Нельзя было. Жизнь другая была. Только маски страшные с оскалом, чтоб боялись. Иначе сожрут и не заметят. Потом маска к тебе прирастает, и ты уже сам не знаешь, какой ты настоящий.

- Я вижу, какой вы с моими детьми, со мной, с Фаиной. Именно настоящий.

- А с ним не могу. Привычка что ли или страх идиотский. Надо было быть таким с собственным сыном, а не растить его как в казарме, в вечной боевой готовности. Без ласки и слова доброго. Знаешь, я с ним ни разу ни в театр, ни в цирк. Ни разу. То времени нет, то привыкать к нему не хотел, то думал не делать с него девчонку.

Я не знала, что можно сказать. Угрызения совести – это личный враг каждого, и никто не может убить этого врага, кроме тебя самого. Савелий остался с ним один на один. Наверное, вообще впервые говорил об этом с кем-то откровенно, и я слушала, потому что понимала, насколько это для него важно.

- Вы знаете, а я не побоюсь и повторю, что никогда не поздно. Дети остаются для нас детьми, даже когда сами становятся взрослыми. Им нужна забота и тепло. Место, где их ждут и любят, просто потому что они – это они. Не за заслуги и достижения, а со всеми ошибками и недостатками. Им это необходимо знать, а не додумывать. Необходимо слышать, чувствовать и видеть.

- Это будет выглядеть слишком жалко. Стал немощным - и потребовалась любовь и забота. Стакан воды подать да пожалеть старого. Унизительно. Пока сам горы воротил, никаких шагов не делал, а теперь смерти испугался и грешки замаливаю?

- Зачем думать о том, как это выглядит? Вы никогда не сможете посмотреть на себя глазами тех, кто вас любит. Просто позвольте им быть рядом. Сделайте шаг навстречу. Это очень трудно… но иногда это и есть та тоненькая грань, которая отделяет от понимания.

Савелий посмотрел на меня.

- А ты? Не устала делать первые шаги за это время?

- Нет. Не устала. Это лучше, чем стоять на месте или пятиться назад.

- Умная девочка. Взрослая и умная. Иди вперед. Тебя там ждут.

- Где? – тихо спросила, и сердце замерло.

- Там, куда ты идешь. Ты, главное, продолжай идти.

24 глава

- Ты быстрее думай. Время идет. О сыне, думай, Сергей, о сыне. Прежде всего. Бабы они и в Африке шлюхи, а сын – это святое. Сын — это навсегда.

Он и думал. Хотя понимал, что с ним, алкоголиком, ему вряд ли светит светлое будущее.

- Из запоя выведу. Скажешь, что согласен, отвезу в одно место – через неделю как огурец будешь. Ну что, Новиков? Решился?

Сергей поднял на него взгляд, чувствуя, как начинается ломка без очередной дозы алкоголя и покрывается спина холодным потом, а руки начинают мелко подрагивать.

- Решился.

- Вот и лады. Я тебе весь расклад расскажу, а ты подумаешь, как тебе будет проще это провернуть. Если все выгорит, может, сам важным человеком станешь. Сына из Валенсии к себе заберешь.

Сергей кивнул, вспоминая, как подписал бумаги на разрешение увезти Ваню. С ним тогда черте что творилось. Его ломало и корежило. Он понимал, что не может сейчас воспитывать сына. Пример для подражания из него херовый.

Левченков отвез Сергея в какую-то деревеньку к мужику по имени Федор. Он его Стрелком называл. Оставил его там на неделю. Федор всю душу из Новикова вымотал. Отварами поил какими-то, да так, что тот блевал дальше, чем видел, потом хлестал его в бане русским веником и на мороз выгонял, и снова отпаивал травками.

Через неделю Сергей, и правда, был, как огурец, словно пару месяцев запоя мимо прошли.

 Весь этот год Новиков просто работал. Хорошо работал, на износ. Ни глотка водяры, только крепкий чай или черный кофе и бессонница жуткая сутками. Вообще не спал. Вырубит на час-два, а потом как робот - глаза открыты, и в голове только одна мысль – опустить её на такое же дно и показать, что молокососа себе в любовники выбрала. Что не Царев это старший, а босота бандитская. Ни защитить не сможет, ни обеспечить.  Только ему и этого было уже не надо. Сергей хотел, чтоб она одна осталась, поняла каково это – просыпаться от того, что в доме так тихо, что слышно, как душа леденеет и инеем покрывается.