Пусть не сошлось с ответом!.. Присутствие духа

- Скоро ее увидишь, - сказала Екатерина Матвеевна. - Она все к тебе рвалась, еле ее Колька удерживал, тут чуть до скандала не доходило.

- Риту никто не видел?.. - И сразу Воля испугался своего вопроса. Что он сейчас услышит, какой ответ?.. Нестихающая тревога неведения на миг представилась ему почти уютом, с которым так боязно было расставаться…

- Я ее не видела, - ответила мать. - Я ведь от тебя не отходила. Вот тетя Паша у нас что ни день в город шагала, без нее не ели б мы и не пили.

Прасковья Фоминична вошла, едва мать о ней упомянула, подсела к Воле, поправила ему подушку. Потом, хоть он не повторял вопроса о Рите, стала рассказывать о евреях.

- Их выводят по утрам на работы и к вечеру под конвоем возвращают в гетто, - говорила она с расстановкой, успокоительным тоном. - Разговаривать с ними запрещено. Но я их видела. Люди их видят. Они, конечно, похудали, но все живы.

Отдельно о Рите и Але Прасковья Фоминична не сказала ничего.

Вместе с облегчением, испытанным при слове «все живы», Воля ощущал несогласие с тети Пашиным тоном…

Через несколько дней Воля был уже в силах встать с постели. Вечером между домашними завязался разговор о том, как дальше жить. Начала его Прасковья Фоминична.

Опять Воля услышал тон, обещавший: «Все образуется, все наладится». Теперь, обращенный уже не к больному, он казался особенно странным.

- В помещении, где техникум был текстильный, немцы школу ремесленную открывают. На этой неделе - я знаю точно - учеников будут набирать. Станешь монтером, слесарем там, стекольщиком, может, плотником, - говорила тетя Паша, - и будешь нужен немцам и людям, прокормишь себя и маму. Немцам специалисты знаешь как нужны! С ремеслом в руках ноги не протянешь. А там мало-помалу денег накопишь и, глядишь, лет через десять свою мастерскую откроешь - немцы против этого ничего не имеют…

Она продолжала говорить - о том, какие будут в ремесленную школу вступительные экзамены, о том, что она бы туда и Кольку непременно устроила, да вот беда - Бабинец сидит, говорят, его из полиции перевели в тюрьму. Сына такого отца, сдается ей, вряд ли примут… Но Воля не слышал этого, пораженный тем, как легко, как обыденно и вскользь упомянула тетя Паша о том, что и через десять лет тут будут господствовать фашисты.

Она представляла себе, могла себе представить, что еще десять лет продлится эта жизнь под немцем: с убийствами, с арестами, с запретами, с ложью в газетах, что все это - убийства, аресты, запреты - приносит людям счастье… Она представляла себе, что такою останется жизнь и завтра, и через год, и через десять, и прикидывала, как бы в ней прожить получше. И ведь она неплохая женщина: носит передачи Бабинцу, подкармливает Машу, с матерью делится последним и, конечно, ему, Воле, желает добра…

- Если б я думал, что так будет еще десять лет, - произнес Воля медленно и яростно, - я б утопился. Сразу!

- Зачем же топиться, Воля? - возразила тетя Паша с тем рассудительным укором, с каким выговаривают несмышленышу. - А мама с кем останется? А Маша что - кукла?! (Маша на кровати тяжело вздохнула.) А я, допустим, утоплюсь? Коля и так сиротою остался (Колька угрюмо набычился), так ему тогда что же, по миру идти?..

- Ну, Коля не осиротел пока что, - раздался внезапно голос Бабинца, и все оглянулись на дверь в коридор: она была распахнута.

- Микола?! - воскликнула шепотом тетя Паша. - Ты?.. Да ты где?! А?..

И у Кольки тоже было такое лицо, точно он не верил, что сейчас во второй раз услышит голос отца.

- Здесь, - ответил Микола Львович из тьмы коридора. - Мне бы помыться сперва, а потом уж в комнату заходить…

Но Колька не стал дожидаться, пока отец помоется. Он бросился к нему, обхватил его, втащил в комнату и на нем повис.

- А помнишь, тоже моя бабушка пришла, помнишь?.. - быстро, настойчиво спросила Маша, теребя Волино плечо, и сейчас же отвернулась, будто пожалев об этих словах…

Позже, когда уснули Маша и Колька, Бабинец вполголоса рассказал о том, как его выпустили.

- Я уж приготовился к смерти, какая-то сволочь донесла ведь, что я - член партии. За неявку на регистрацию, говорят, положена вам смертная казнь. Сижу в камере, жду, когда выведут, царапаю потихоньку на стенке: «Красная Армия, отомсти». Вдруг вызывают. В канцелярии - следователь и Грачевский. А Грачевскому - в камерах разговор такой был - все смертные приговоры нашему брату на визу дают. Власть! Не подпишет - на тот свет не попадешь. «Я, говорит мне, жалею, что с запозданием узнал о беде, в которую ты попал. Теперь, говорит, я внес необходимую ясность в дело».

- Ну, спасибо ему, - перебила тетя Паша с глубоким выдохом облегчения. - Как-никак сколько лет знакомы, пусть собачились иногда, а все ж…

- Погоди, - остановил ее Микола Львович, тоном своим как бы обещая, что эти слова она еще возьмет обратно. - Да. Значит, он дальше:

«Поскольку, как мне известно, ты четыре года назад был исключен из партии, не может, стало быть, идти речь (и к следователю моему чуть-чуть поворотился) о каре за неявку на регистрацию коммунистов».

Ну, следователь мне:

«У меня к вам вопрос».