Пусть смерть меня полюбит

Увидев это, Алан ощутил, как его желудок судорожно сжимается. Он резко отвел взгляд и начал есть свой салат. Дым от сигареты парня плыл над тарелкой с крутыми яйцами и маринованным латуком. В зеркале позади барной стойки отражалось гладко выбритое мрачное лицо, рот с тонкими губами, широкий нос. Бороду можно сбрить, волосы – подстричь… Алан решил, что мог бы узнать наверняка, если бы парень заговорил. Должно быть, он говорил, когда заказывал виски, но это было до того, как Алан вошел. Он смотрел, как парень берет свой пакет, и на этот раз палец показался Алану менее изуродованным – вовсе не тем же самым. Тот палец, что нырнул под металлическую решетку и прижал к ладони пакетик с монетами, был, насколько запомнил Алан, гротескно перекручен и увенчан наростом, больше похожим на коготь или раковину моллюска, нежели на человеческий ноготь.

Он испытал облегчение, осознав, что это не тот палец и что по этому поводу не нужно ничего предпринимать. Что именно? Он не мог пойти в полицию – только не он. Парень вышел из пивнушки, и через несколько минут Алан тоже покинул заведение, однако не последовал за молодым человеком, решив больше никогда о нем не думать. Неожиданно Алан понял, что устал: он, должно быть, прошагал немало миль, – и сейчас с радостью сел в автобус, идущий на юг. Из окна автобуса он в последний раз заметил парня, идущего по переулку, – тот двигался неспешно, помахивая пакетом с покупками, как будто у него было полным-полно времени и совершенно незачем было возвращаться домой.

Алан чувствовал, что находится точно в такой же ситуации. Остаток дня и бо́льшую часть дня следующего он избегал встреч с Уной. Почти все время он старался проводить подальше от Монткальм-гарденс. А еще он уезжал как можно дальше от северного Лондона, от дальних подступов к Эджвер-роуд, где придуманное им прошлое так точно совпало с прошлым другого человека. Было весьма неразумным шататься по подозрительным трущобным районам и второсортным пивнушкам – все это для него было слишком тесно связано с преступлением и преступниками, и там логическое мышление поневоле могло уступить воображению, как в прошлый раз. Алан сидел на скамейках в парках, ездил в двухэтажных автобусах на верхнем ярусе, посетил Музей мадам Тюссо. Но ему приходилось возвращаться обратно в снятую комнату – иначе его могли арестовать за бродяжничество. Следовало ли ему переехать в другое место? Может быть, покинуть Лондон и отправиться в какой-нибудь провинциальный город? Годами он тосковал по любви, а теперь, когда нашел ее, желал вернуться в прежнее состояние. Придя в свою комнату вечером в понедельник, он сел на кровать и решил, что через минуту, когда достаточно соберется с духом, он поднимется наверх и скажет Уне, что уезжает, возвращается к своей жене Элисон.

За стеной, в комнате Цезаря Локсли, послышался ее голос.

Слов было не разобрать – только голос. Алана охватила ревность. Первой мыслью было то, что Цезарь обманывает его, и Уна тоже обманывает, и что сейчас она лежит в постели с Цезарем. В ярости Алан заметался по комнате. Должно быть, они услышали его шаги, потому что кто-то подошел к его двери и постучал. Он не собирался открывать. Он стоял у окна, зажмурив глаза и стиснув кулаки. Снова послышался стук, и Цезарь позвал:

– Пол, с вами там все в порядке?

Пришлось подойти и открыть дверь.

– Мы с Энни собираемся пойти на фильм «Шаброль» в «Гейт», – сказал Цезарь. – Уна тоже идет. – Он подмигнул Алану. Это означало «уведи ее из этого дома, не дай замыкаться в себе». – Не хотите пойти с нами?

– Ладно, – ответил Алан.

Он согласился потому, что облегчение было слишком велико. Через полминуты он осознал, на что согласился, после чего оказался рядом с Уной и уже больше ни о чем не мог думать. Не мог он также ни поглядеть на нее, ни заговорить. Он слышал, как она произнесла:

– Рада вас видеть. Я стучала в вашу дверь раз пятнадцать с того субботнего вечера, чтобы поблагодарить и сказать, как славно это было.

– Меня не было дома, – пробормотал он и только тогда нашел в себе силы взглянуть на нее. Что-то внутри его – должно быть, весь сложный лабиринт пищеварительной системы, а также сердце и легкие – кувыркнулось, описав полный круг, и хлопнулось обратно на свои законные места.

– Это Энни, – представил свою подругу Цезарь.

Легче не стало: девушка была очень похожа на Пэм и Джиллиан. Те же самые аккуратные, правильные, очень английские черты лица, персиковая кожа, маленькие голубые глаза. Цезарь сказал, что она работает медсестрой, и это вполне можно было предположить по ее слегка нарочито-подбадривающей манере держаться, однако она все равно напомнила Алану о Пэм, о ее периодах спокойствия и ярости. Он ощутил себя больным и загнанным в ловушку.

Они отправились в кино. Алан и Уна шли вместе, впереди другой пары. Уна заметила: