Пусть умирают дураки

Но в один прекрасный день из северных дождливых лесов Орегона прибыла неотразимая восемнадцатилетняя красавица. У нее было все для успеха. Прекрасное лицо, прекрасная фигура, необузданный темперамент, даже талант. Но кинокамера отказывалась воспринимать все это, как нужно. В этом идиотском колдовском мире кино ее достоинства не срабатывали.

Она была, кроме того, немного сумасшедшей. Она выросла в лесах Орегона, охотилась и валила лес, не уступая ни в чем мужчинам. Она умела снимать шкуру с оленя и биться с медведем гризли. Как-то она покорилась Джеффу Уэгону, очень неохотно, после одного очень откровенного разговора с ним. Она приехала из тех мест, где люди были честными и прямыми и не умели хитрить, и она ожидала, что Уэгон сдержит свое слово и устроит ей роль. Когда этого не произошло, она пошла в постель с Джеффом Уэгоном, припрятав на себе нож для снятия шкуры с оленя и в решающий момент вонзила его в одно из яиц.

Особых последствий это не имело. Она всего лишь отщипнула его левое яйцо, и все согласились с тем, что небольшой чик для него, с его большими яйцами, никакого вреда не доставит. Сам же Джефф Уэгон постарался замять этот случай и дело затевать не стал. Однако история получила огласку. Девушку отправили обратно домой в Орегон, дав ей достаточно денег на бревенчатую хижину и новое ружье для охоты на оленей. А Джефф Уэгон получил свой урок, который усвоил. Он прекратил обольщать начинающих киноактрис и посвятил себя другому виду деятельности — обольщению писателей и изъятию у них их идей. То и другое было более прибыльным и менее опасным. Писатели были потрусливее и поглупее.

Итак, он обольщал писателей, приглашая их на дорогие обеды. Дразня их работой. Всего-то и требовалось переделать сценарий, уже готовый, за несколько тысяч долларов. И как бы между прочим, за дружеской беседой, заставляя их откровенничать о своих планах, рассказывать о своих идеях, задумках на предмет будущих повестей или сценариев. А потом он крал у них услышанные идеи, перенося их на другой антураж, в иную среду, изменяя характеры, но всегда сохраняя главную идею нетронутой. Ему доставляло удовольствие, выжав их, ничего не дать им. И поскольку писатели обычно не очень были догадливы на предмет ценности их идей, то никогда не протестовали.

Джеффа Уэгона раскусили агенты этих писателей. Они-то и запретили своим клиентам-писателям принимать его приглашения отобедать с ним. Однако было еще много неопытных молодых писателей, которые приезжали в Голливуд со всей страны. Все в надежде хоть как-то войти в ту дверь, которая сделает их богатыми и знаменитыми. С ними прямо-таки гениально справлялся Джефф Уэгон, который умел показать им, как дверь приоткрывается, достаточно для того, чтобы всунуть туда ногу в надежде потом войти в нее, но и достаточно мало, чтобы позволить Уэгону прикрыть ее, прижав пальцы ног попавшихся, да так, что они чернели и синели.

Однажды, когда я был в Вегасе, я сказал Калли, что он и Уэгон надувают свои жертвы одним и тем же методом. Однако Калли с этим не согласился.

— Послушай, — сказал Калли, — я и Уэгон охотимся за вашими деньгами, это верно. Но Голливуд берет вас за яйца. Он не знал, что центр, эта студия троицы, уже купил одно из самых больших казино в Лас-Вегасе.

История с Моузесом Уортбергом иная. В один из моих первых приездов в Голливуд я посетил студию троицы, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

На минутку я встретился с Моузесом Уортбергом. И я сразу же понял, что это за человек. У него был такой акулий взгляд, который я встречал у высших военных чинов, владельцев казино, очень красивых и очень богатых женщин и боссов мафии. В их взглядах был стальной холод власти, леденящий кровь и мозг, говорящий о полном отсутствии во всех фибрах их организма какого-либо сострадания или жалости к кому бы то ни было. Это были люди, вся деятельность которых была посвящена одной наркотически действующей власти, которая уже достигнута и осуществляется длительное время. Моузес Уортберг осуществлял эту власть так, пожалуй, как никто не мог бы этого сделать.

В тот вечер, когда я сказал Дженел, что был в центре и видел Уортберга, она сказала, как бы между прочим:

— Старину Моузеса? Я знаю Моузеса. — Она с вызовом взглянула на меня, и я заглотил крючок.

— Хорошо, расскажи, откуда ты его знаешь.

Она встала с постели, чтобы показать все в лицах, как в театре.

— Я жила здесь, в городке, уже около двух лет и никак не могла никуда устроиться, и вдруг меня приглашают на обед, туда, где заправляют всем, и, подобно хорошей начинающей будущей звезде, я бросилась разузнавать. Там было около дюжины таких же девушек, как я. Все искали себе место, все красивые, все надеявшиеся, что какой-нибудь именитый постановщик заметит наш талант. Ну ладно, я была счастлива, мне повезло. Моузес Уортберг подошел ко мне и был само очарование.